Creative Writing School - Пашня. Альманах. Выпуск 1

Имена своих девиц он тоже коверкал на испано-итальянский лад. Приводил в их любимый паб поочередно Марианну, Джульетту, Кору, Эмилию, Бьянку, Инессу, Паолу… После оприходования новой «бамбины» обязательно звонил и настаивал на встрече – похвастаться. И вдруг пропал месяца на полтора. Саша, уже привыкший зваться Алексом, не удивился. Курс был выпускной, он сам ночами корпел над дипломом, днем отсыпался. Наконец чертежи были сданы, и можно было расслабиться. В пабе было людно, но Рико он увидел сразу. Тот сидел один перед ополовиненной бутылкой текилы.

– Привет! – Алекс подсел, хлопнул приятеля по плечу.

– Смотри, какая… Вон, видишь? – Федерико пьяно мотнул головой в сторону официантки, которая в дальнем от них углу убирала со стола.

– Второй месяц сюда хожу. Каждый день. Поверишь? – он икнул, – ни хера не получается. Не то что не дает, даже разговаривать не хочет. А хороша, сука, да? – он визгливо засмеялся, но почти сразу замолк, скривившись, как от боли. Девушка уже шла в их сторону с подносом, заставленным тяжелыми пивными кружками и грязными тарелками. На кармане фартука – бейдж. «Мария», – прочел Алекс и усмехнулся: «Вполне итальянское имя. Повезло ей, не придется привыкать к кличке. А ведь не отвертится. Бедняга».

– Оффициант! – вдруг заорал мерзким голосом Федерико и резким движением выбросил вперед руку. Бутылка текилы с грохотом упала и покатилась, выплевывая пахучую жидкость. Девушка, ровно в этот момент проходившая мимо их стола, дернулась и отпрянула, нагруженный поднос в ее руках зашатался, поехал, уже почти рухнул на пол, и сама она стала клониться, скользить, падать… Каким-то чудом Алекс успел одной рукой придержать падающий поднос, а другой – обхватил Марию за плечи. Рука его легла плотно и уверенно, как будто была там всегда. И он, конченый технарь, вдруг вспомнил единственное стихотворение не из школьной программы, которое однажды выучил для поэтического вечера.

– «Паденье – неизменный спутник страха, И самый страх есть чувство пустоты…» – Строки всплыли сами, и он проговорил их, глядя ей в лицо.

Она улыбнулась.

– Я Мария.

– А я Алекс. Можно, я сегодня провожу вас домой?

Они поженились через два месяца. Федьку-Федерико после того вечера в пабе он видел только раз, в институтском коридоре. Отводя глаза, тот сказал, что диплом защитил досрочно, что надолго уезжает за границу – отец оплатил MBA. Алекс промолчал. Уже уходя, Федерико вдруг обернулся:

– Ну, что? Увел у меня бамбину? Радуешься? Рано радуешься. Поговорим лет через пять. Все они… – он махнул рукой, развернулся и ускорил шаг.

Алекс не стал догонять и бить морду. Бамбину он действительно увел. И был от этого ежесекундно счастлив. И ежесекундно удивлен, как им хорошо вместе – таким непохожим, словно сделанным из разного материала.

Ее будто вырезали из дерева – сухого, легкого, белого. Только кое-где по тонкой коже разбросаны нежные родинки – светло-коричневые, не ощутимые пальцами. Лицо – строгое и правильное. Оно было бы почти стандартным, если б не замысловато изогнутые губы. И еще глаза – длинные, в густых мягких ресницах.

Его изваяли из глины. Нехотя пускающей в себя корни деревьев, трудно промокающей, со множеством посторонних включений. Мышцы бугрятся булыжниками, щетина топорщится стерней, ногти подобны слоистому кварцу. Но кожа – чистая и гладкая, как чаша, обласканная влажными руками гончара и томным жаром муфельной печи. Маша часто говорила, что он красивый. Саша притворно сердился, но втайне радовался и гордился: у нее, идеальной, немыслимой, все должно быть самым лучшим. В том числе муж.

Их родители скинулись и оплатили первый взнос за квартиру. Алекс к тому времени устроился в строительную фирму. Работал много, но платили хорошо. Выяснилось, что Маша учится на вечернем, на дизайнера. Первое время она еще бегала на лекции, но очень скоро обнаружила себя беременной и взяла академку: «Потом, Сашенька, потом. Я еще молодая, я все успею». И смеялась, и клала его руку себе на живот: «Ты чувствуешь? Он шевелится, да? Или это я переела?». И снова смеялась, и бежала к холодильнику за очередным творожком или бананом. Их квартира тогда была почти пустой, и они с удовольствием ее обживали. Оказалось, Саше нравится керамика. Он чуть ли не каждый день приносил в дом то многоцветный глазурованный горшок, то шершавую напольную вазу цвета лежалой листвы. Они расставляли горшки вдоль голых стен и соревновались в меткости, бросая в них скатанные в комок носки. Лет через пять она случайно разбила самый большой из тех глиняных монстров и не сразу поняла, что за серые, пушистые от пыли катыши лежат среди черепков.

Их поначалу маленькая семья быстро обросла вещами, забавными традициями и милыми словечками «для тех, кто понимает». Тяжелые деревянные стулья с толстыми ногами она немедленно прозвала «першеронами». Гости удивлялись, когда она требовала «притащить на кухню еще пару першеронов, а то видишь? – людям сесть некуда». И дети тоже называли этих неподъемных монстров только так. Да, дети. Их было уже двое: старшая девочка и младший – сын. Учебу снова пришлось отложить, но Машу, казалось, это не печалило. Она легко справлялась с домашними хлопотами, вкусно готовила, с удовольствием занималась с детьми, особенно рисованием. По всей квартире были развешаны листы бумаги, где улыбались красными ртами мама и папа, тонули в розовых оборках румяные принцессы, плевались бордовыми брызгами пушки черных танков. Окна в их квартире почти всегда были открыты, от сквозняка рисунки колыхались, складывались пополам, хлопали крыльями.

А потом заболел Машин отец. Что уже ничем не помочь, было ясно с самого начала. Но они бегали, суетились, искали чудодейственное лекарство, хотя знали, что не найдут. Влезали в неподъемные долги. Снова бегали, организовывали похороны. Плакали. Выкарабкивались из горя, цепляясь друг за друга, за першеронов, за смешные фразочки детей. «Мама, а кашалоты почему так называются? Они едят кошолад?». Они почти выбрались. Они выбрались бы обязательно, если б не закрылась Сашина фирма. Вначале он бодрился, часами просиживал в интернете, рассылал резюме. Прошел месяц, два, три. Работа подворачивалась только временная – какие-то ремонты, перевозки, разгрузки. С долгами, слава богу, рассчитались – продали машину отца. На остаток купили Саше подержанный мотоцикл. На нем было легко добираться до окраин города, где обычно и работала шарашка, состоящая из таких же, как он, неудачников. Маша сходила в паб, устроилась официанткой. Ее мама, уже успевшая приноровиться к роли вдовы, активно включилась в заботу о детях: забирала из школы, водила на плавание, на гимнастику, к врачам. Маша старалась держать дом по-прежнему. В холодильнике всегда был суп и второе, на столе – домашнее печенье. Копеечное, приготовленное из самых простых продуктов, но домашнее. Она теперь часто не высыпалась, и вдруг стало заметно, что ей уже не двадцать и что невидимый резчик трудится над ее телом, не уставая. Вот он нанес на живот и бедра поперечный узор из тонких линий: они белее белого и видны даже на ее бледной коже, упрямо не принимающей загар. Вот наметил еще почти неразличимые складки на шее. Вот провел чем-то острым от фигурных ноздрей к углам рта. И ошибся, и нажал слишком сильно, и ее улыбка стала пахнуть полынью.