Марина Леванте - Политиканиада, по линии ада

Писал поэт о правовом беспределе, царящем в южных краях, в своём стиле, ухающей, удивительным образом выжившей совы, плача и рыдая над каждым своим выпестованным словом в печати, говоря о репрессивных воздействиях на арестованных, почти, как тот бывший советский диссидент-педофил, чуть не ставший президентом нашей страны, намекая на то, что всё это делается, с одной целью, отбить у активистов, и у него, товарища и егеря Меньжевицкого, в первую очередь, желание и в дальнейшем бороться с «дачным» беспределом.

Совсем позабыв, что не на отдых, вообще-то он прибыл вместе со своими сотоварищами на Черноморское побережье и не в санатории отдохнуть, всё сетовал Сергей Александрович на невыносимые условия содержания их под арестом.

Что-то рассказывал там, о том, как сначала провели они пять часов, стоя на ногах в отделении милиции, а хотелось, наверное, присесть, и не на стул или на табурет, а сразу упасть в мягкое кресло, ведь столько ходили они колонной туда и обратно, почти как на советской демонстрации в честь праздника труда, первого мая, только не мимо трибун с членами правительства, а мимо дач тех же, хоть и нынешних, но высокопоставленных лиц, а ножки их страшно устали, и очень хотелось отдохнуть, а тут, такая несправедливость, их заставили стоять и ещё пять часов кряду…

А потом уже в местном УВД они опять стояли «на ногах» (а как хотели, на руках…?) в так называемом «обезьяннике», целых 14 часов, – продолжал плакать и стенать товарищ Меньженицкий, в своей статье, будто та последняя сова, на последней ветке, в том единственном лесу, но в Краснодарском крае.

А камера то, по его словам, рассчитана была, ай-яй-яй, на 4 -х человек, а набили в неё, ай-яй-яй, аж, 19 задержанных. И вентиляции не было, а это же просто невыносимо в условиях духоты и высокой влажности, того южного климата, и царила там, ко всему прочему, вопиющая антисанитария.

А уже в постоянном месте их заключения, куда их определили на целых пять дней, назначенных судом, им даже не выдали постельных принадлежностей, будто они все скопом находились ни в купе спального вагона, а в плацкарте, пригремев поездом на этот морской южный курорт. И вообще, из-за переполненности камеры спать им приходилось по очереди, в камере снова отсутствовала вентиляция и царила невыносимая духота и смрад, и это опять, ай-яй-яй, в таком жутком климате. Просто недопустимо! Просто вопиющая несправедливость, что в КПЗ, но не в отеле же высшего разряда, ещё и в обилии водились так знакомые всем, почти домашние и даже ручные уже тараканы.

Тонкая, интеллигентная натура поэта – эколога, оказавшегося почти что в «Матросской Тишине», почему-то возмущалась против того, что арестованные, и он товарищ Меньженицкий, находящийся в их числе, вынужден был хранить свои столовые принадлежности и продукты питания возле унитаза, так как больше просто негде было их положить, там, вдоль каменной сырой стены не стояла привычно, коричневая матовая секция «Астор»…

А в камере не просто не было ванны с джакузи, как ему мечталось, когда он гордо вместе со своими соратниками-революционерами вышагивал по морскому побережью, и пытался заглянуть за «нелегальной» постройки, высокий забор, тут отсутствовал даже кран с водой, и поэтому для умывания арестованные использовали смывное устройство унитаза. Ай-яй-яй…

Ну, и как в конце своего трагедийного опуса-повествования поэт-песенник и лесник написал: «Никто из арестованных даже не проходил предварительного медосмотра, поэтому вместе со здоровыми людьми в камеру помещали больных, в том числе с явными признаками туберкулеза и других инфекционных заболеваний, что создавало угрозу заражения всех содержавшихся в одном месте».

Что выглядело, не смотря ни на что, как заказушная, профессионально состряпанная статья, в которой банально были притянуты за уши те факты, которых и быть не могло.

То, что всё это делалось намеренно, а именно, превращение содержания людей, ни в курортные условия, как полагалось, коли уж прибыли на юга, а в невыносимые, товарищ Меньженицкий был уверен просто на все сто. Он даже объявил голодовку против такого произвола правоохранительных органов, за что сходу с почётом был препровождён в одиночную камеру, где и продолжил голодать. В то время, как его друг, тот предводитель молодёжного звена, правой рукой которого был изолируемый теперь арестант от нормальных зеков, раньше срока вышел на свободу, подав апелляционную жалобу, и предоставив возможность поэту и дальше наслаждаться невыносимыми условиями, но уже в одиночестве.

Отмотав весь назначенный срок, пять дней, на полную катушку, тот вернулся обратно, к своему родному лесопарку, с милым, уютным, почти домашним, названием Сер Бор, где точно так же продолжил свою революционную деятельность. А, учитывая его род занятий, домохозяйство, и то, что практически поголовно, все революционеры и во все века, точно так же были безработными, товарищ Меньженицкий, их идейный соратник, просто чуть отошёл от общего правила, всё же работал, но только по дому, и потому, даже при таком раскладе, его голова всё равно оставалась свободна, что давало, и будет давать бесконечные поводы для его всё новых и новых революционных идей.

***

Хотя, чтобы быть защитником окружающей среды, для этого совсем не обязательно и в партию то вступать. Так что, что на самом деле руководило Сергеем Александровичем, так до конца и останется не известным. Да и те люди, которых поэт Меньженицкий притаскивал на свои митинги, собирая их из окрестных домов-многоэтажек, не состояли вместе с ним в «ГРУше». Собственно, вот об этих людях и можно было подумать, как о реальных радетелях Сер Бора, даже обвинив их в бескорыстии.

А, когда ты шагаешь по лесу с мандатом партийным и говоришь, что защищаешь, это странно смотрится, лесник, егерь, бл#… и ещё поэт и борец-одиночка, за спиной которого целый грушевый кагал… Потому и плачет Меньженицкий на собраниях, как заправский плакальщик на похоронах у своего почившего близкого родственника… Им же, плакальщикам, это свойственно, поплакать на людях, сморкнуться, удариться головой о стенку и пойти с улыбкой, даже не утирая слёз, дальше, с осознанием в душе, что всё, как надо… Работа у них такая, плакать…

Но, правда, не далеко уходил егерь и лесник, он привычно обращался только к тем людям, которые имели непосредственное отношение к его роду деятельности. Нет, ни к ведению домохозяйства, тут он и сам неплохо справлялся, а к тем, кто охранял, лелеял и пестовал его родной Сер Бор, и не к тем, кто классно, под пиво отдыхал на его зелёных, не испорченных ещё серым гравием, лужайках.

Остальных же в расчёт поэт не брал, что значит, просто игнорировал… Будучи интеллигентом по натуре, Сергей Александрович не считал нужным отвечать на какие-то вопросы, что не касались его очень важной общественной деятельности, даже вежливо заданные вопросы о погоде, от незнакомых людей, он по возможности, обходил стороной, ежели только речь не шла о погодных условиях в его любимом Сер Боре, будто весь метеорологический прогноз сосредоточился только там.