Марина Леванте - Политиканиада, по линии ада

А тем временем лев – царь зверей и придворный кабинет его королевства тоже не молодел и стал допускать ошибки в своём правлении. И вот тут-то ворона, на которую давно все махнули лапой и крыльями и даже не замечали, ни то, что не слушали, и воспряла почти из забвения…

***

Она стала собирать стаи птиц, устраивать собрания среди зверей, уповая в основном, на тот неоперившийся ещё желторотый молодняк, что являлся её единственным электоратом, которому всё пыталась внушить, насколько вкус её любимого голландского сыра лучше и ароматнее, чем родное, посеянное зерно на своих полях и равнинах, которые уже начинали вытаптывать те, незнакомые звери, что проживали в долине, куда вечно наведывалась недовольная своей жизнью, а больше всенародной, ворона. Там её подзуживали, пели хвалебные оды прямо в её развесистые, словно родимая плакучая ива, уши, которые сладострастно внимали всему тому, что в них неслось на каком-то малопонятном щебетанье.

Но, как напакостить, ворона всегда понимала, и потому эти речи от незнакомцев, были для неё музыкой, ставшей позже хитами в исполнении уже тех, кто только что находился рядом, но не знал даже, что за их лесом находится другой – дремучий, непроходимый лесопарк, в котором с лёгкостью можно было затеряться, не зная наизусть все тропинки и выложенные зверями совсем иных пород, дорожки.

Да, те животные и птицы, что обитали в том дремучем парке, и жили по своим правилам и порядкам. И правил ими совсем другой царь, лев белого окраса, альбинос, и видел потому он совсем по-другому всё своё мироустройство. У него, как и у всех диких кошачьих, что появлялись на свет не полосатыми или жёлто-коричневыми, были проблемы с глазами. Этим всё и обуславливалось. Видение происходящего в ином спектральном аспекте, потому и жизнь в одной полосе проживания сильно отличалась от той, в которой всё обитала недовольная и всё каркающая ворона. Но звери, которые ходили под началом альбиноса и те, что были под покровительством льва-царя зверей обычного цвета, всем были довольны, тем более, что мало кто воровал сыры в дырочку у другого, а потом, усевшись на самой верхней ветке своего любимого дерева, на случай, если несогласные с ним, достанут его, как та птица в чёрном, но уже линялом оперение, что всё хвастливо карканила оттуда, как же душка он хорош и как хорош тот, кто его выращивает, выдерживает и производит. Что означало, что хоть ей и так хорошо, потому что только ей достался столь лакомый кусочек, неведомого для остальных вкуса, но всё же, она – такая жалостливая, такая сочувствующая птичка, эта милая симпатичненькая Каркушенька, почему только с глазами, словно у кота, в часах с маятником, которые бегают туда-сюда, туда-сюда, что обеспокоена тем, чтобы и все остальные её знакомые пернатые и мохнатые могли наслаждаться тем, что имеет она в своём клюве уже сейчас.

В общем, ни на жизнь, а на смерть схлестнулось мировоззрение зверей и птиц из одного леса, у которых не было такого сыра, с другим, у которого был не только этот рекламируемый вороной дырчатый продукт 45-процентной жирности.

Будто тучи чёрного голодного воронья, перья из которых летели в разные стороны, налетели сытые всё ж инородцы на бедствующее население берёзовых и осиновых рощ с мелким вереском, громко гогоча, и, не стесняясь, стали предлагать всё то, что у них было, совсем позабыв святую истину, что то, что хорошо одному, может запросто оказаться плохим и непонятным для другого.

Как, собственно, оно и вышло, уже после того, как ворона, что свила себе в молодости гнездо, уселась на край почти голой без хвои ветки и знакомо закаркала о том как же и кому плохо жить, но почему-то там, то есть уже здесь, куда она всех только что манила и зазывала, изображая из себя живую рекламу, ворону из басни Крылова, про сыр, который та выронила, гаркнув во всё своё воронье горло…

Но в реальной жизни всё выходило совсем не как в написанной басне, и чёрноперьевая птица вовсе не собиралась наивно открывать рот и отдавать свой рекламируемый продукт лисе, что расположилась в ожидании под деревом. Она же просто служила указующим перстом к светлому будущему для тех, кто и так был счастлив своей, не чужой жизнью.

Но теперь у всех зверей и птиц была одна, почти общая судьба, означающая, что борьба за выживание усугубилась в разы, став основным приоритетом в стиле их существования… Всё было аналогично-похожим до боли в обоих глазах. Пернатые и мохнатые здесь, почти не отличались от зубастых и хвостатых там. Наступило не то, чтобы некое равновесие, а больше однообразие видов, от чего, нельзя было сказать, будто все сразу стали одинаково и безмерно счастливы, что предрекала Каркушенька и её сподвижники…

***

Но, тем не менее, что случилось, то случилось, светло-зелёные ивы ещё больше согнулись над дребезжащей гладью водной поверхности и горько заплакали, оплакивая утраченное былое. Как и звери и птицы, правитель которых теперь сменился, а как могло быть иначе, старый лев, став, наконец, совершенно беспомощным, умер, а молодой занял его трон, не все поголовно радовались произошедшим переменам. Но так бывало всегда, когда на смену прежнему, изношенному, приходило, что-то новое, современное, которое привносило иную струю в свою политику управления.

А ведь новое, не означает всегда хорошее, как и старое, не значит только плохое. Тем не менее, жизнь опять потекла своим чередом. И, если для многих она стала неприятным сюрпризом, то для вороны всё оставалось без изменений. Она так и сидела на своём дереве, всё так же открывала свой клюв, в котором, правда не было того заманчивого жёлтого кусочка сыра. Из её рта неслись теперь старые речи на новый лад. Она же не только повзрослела, но и поумнела, набралась всяческих знаний, перелетая с ветки на ветку и заглядывая к своим пернатым собратьям в дупла.

И потому, если кто-то не успел нахвататься того же, что и она, то ему не понятны были все новомодные изречения вороны. В основном она бодро сыпала терминологией, позаимствованной ею у великих филина и совы, типа: неолиберализм, против которого она, ворона, ставшая очень умной, теперь усиленно каркала, призывая, путём левого поворота, отказаться от него, от неолиберальной политики правления… Потом – симулякры, и о том, что новый лев, сменивший старого, и его новый кабинет обновлённого лесного королевства симулирует эти симулякры, и имитирует их… Короче, словеса от великих, это был теперь тот объезженный и заезженный до смерти конь, что не испортит паханой борозды, на котором гордо восседала ворона-Каркала.

Хотя, иногда она апеллировала не только к покойникам, давно умершим филину и сове, но и громогласно цитировала желторотых неоперившихся ещё птенцов, которых набрала в свою командную стаю… Правда, желающих пополнить ряды эдаких умников оказалось всего три экземпляра из раздела орнитологии, которые, как и их мудрый наставник, щебетали не весть о чём… Но клювы их регулярно открывались, они не забывали каждый раз в своих речах знатно, высунув свой узенький розовый птичий язычок, уже напомнив при этом больше василиска, подтереть тот зад, из которого торчал только остаток пуха, так поизносилась и постарела Каркала.