Марина Леванте - Политиканиада, по линии ада

А Пчёлка Ося так и декламируют то четверостишие, ставшее давно мантрой, не только для него:

«Свобода, свобода, так много, так мало,

Ты нам рассказала, какого мы рода,

Ни жизни, ни смерти, ни лжи не сдаешься,

Как небо под сердцем в тоске моей бьешься…»

Но почему-то всё чаще приговаривая, что как-то время-то идёт, годы его уходят, а мы всё в дерьме сидим. Но ведь это то самое… То, за что он вроде на баррикадах сражался… Красивая свобода, называемая им, почему-то некрасиво, дерьмом… Как же так-то, Осип Лионович, который больше и давно уже просто Пчёлка Ося, сумевшая обидеться ещё и на то, что помощь его отцу материальную не выделил тот театр, в котором он… 35 лет… а потом инсульт… а потом… опаньки… и уже 2005-й год… и больше в любимый театр ни ногой… отрезало… тогда, когда в разгаре демократия и свобода… и можно только считать, что их дерьмо лучше нашего, просто менее дерьмовое.

И удивляться тому, что их, западный «прикид», ставший теперь нашим и родным, не жмёт некоторым местным демократам задницу и мозги. Но видно всё же – с первым, с размерчиком – таки промахнулись, а второго не было, и нет и в помине.

Иначе, чего это вдруг Осип Лионович Туринский почти в сорок лет вдруг превратился в просто Пчёлку Осю, являясь на самом деле, дешёвым дерьмовым борцом за дерьмовое дерьмократическое счастье, которого не наблюдается даже на его пасеке… Да и пчёлы, давно во всём мире, не надо забывать, вымирают постепенно, поэтому на смену им приходят такие вот осипы, способные лишь то, что получили задарма – продать, проесть, пропить, проездить… Правда, какой мёд они смогут производить, это очень хороший вопрос, если такой же, как и то свободомслеизъявление, которое с его помощью устроили в бывшей советской стране, то вряд ли кто-то этот мёд есть станет. Дерьмо ведь, вкусным и сладким никогда не бывает…

Потому и частенько на пасеке, и около «Музея пчеловодства», слышится под аккомпанемент семиструнной гитары напеваемая кем-то тихо песня «Это сладкое слово свобода…»

И, если кто-то ещё сомневается в том, кто её исполнитель, то очень даже зря… Это пчёлка Ося всё жужжит и жужжит, а потом сама же и зевает, ибо ей всегда всё скучно было и есть, даже то, что проскучала и прозевала она, когда у неё же из-под носа, уводили самое главное – счастье человеческое, ибо краденое никогда твоим личным не станет, так и свобода чужая поперёк горла давно встала даже самой пчеле, от чего она уже не зевает, а всё икает и икает, но знакомо при этом не вежливо и широко рот открывает…

«А когда ты шагаешь по лесу с мандатом партийным,

Лес защищая, то ты не егерь, а просто бл#…»

В небольшом зале, стилизованном по «актовый», шло совещание. Собравшиеся обсуждали сохранность окружающей среды во всём мире, и в их стране, в частности. Экологические проблемы давно обрушились на одну из планет космического галактического пространства, и чтобы выжить, надо было что-то решать.

Уничтожение экологии на планете Земля могло привести к глобальной катастрофе, при которой население земного шара просто может исчезнуть, как и самой планеты больше не будет. Короче, как только не станет деревьев, которые сейчас массово вырубаются, исчезнут те природные ресурсы, которые человек, успешно со дня своего появления в этом мире, выкачивает из недр этой земли, иссохнут реки, моря и океаны, изгаженные отходами жизнедеятельности людей, переведутся птички и зверушки – хищные и травоядные, на которых люди устраивают одно сплошное сафари, нарушая во всём абсолютно природный баланс, то есть, ведя отстрел тех самых, что дают нам пить и есть и даже одеваться… Всё… На этом моменте настанет глухая мёртвая тишина.

И потому, не удивительно, что в самой середине этого помещения, стилизованном под актовый зал, на деревянном стуле, словно на последней еловой ветке, и будто случайно выжившая, последняя в этом лесу сова, раскачивался поэт по фамилии Меньженицкий и громко во весь голос завывал, напоминая при этом всем своим видом ухающего филина, периодически вскрикивая, пафосно хватаясь за голову двумя руками, и крича не «Пожар, люди, горим!», а «Только не серый гравий, только не серый гравий…» и снова продолжал свои качания на стуле, туда и обратно, горестного, отвергнутого, всеми поэта-отшельника.

Его переживания по поводу сохранности лесополосы этого парка, что находился в черте города, а надо сказать, что был поэт озабочен больше всех, и это сильно заметно бросалось в глаза, вызваны были тем, что жил он почти, что рядом с ним, почти с самого своего рождения, и его детские воспоминания походов в этот заповедник, называемый ласково так, по домашнему, «Сер Бор», всё не давали поэту покоя, но зато служили поводом для таких стенаний на тему серого гравия.

Эти его завывания выглядели сродни тем умельцам, кто сам и писал свои поэмы, и сам же их и читал, правда не известно, так же плакал ли Пушкин, и плакал ли так Лермонтов во время чтения своих произведений, история об этом умалчивает, зато хорошо известно, как поэтесса нашей современности Белла Ахмадулина, выходя на сцену, только произносила слово «ель», с желанием продекламировать свой очередной опус, и всё, дальше тебе слышалось только сплошное глухое завывание ветра, качающейся ели, о которой написала поэтесса в своём стихотворении, и ты не узнавал ничего путного, помимо той ели, что была покрыта густой зелёной хвоей…

Так и Меньженицкий, полностью подражая Белле Ахмадулиной, почти напевал псалмы на тему его любимого лесопарка, высокопарно произнося одну и ту же фразу, замучившую присутствующих в зале до боли в ушах – « Только не серый гравий, только не серый гравий..» что созвучно было с «Только не в терновый куст…» а следом, слышалось трагичное, победоносное сморкание в вынутый из кармана носовой платок, отчего прибавлялось ещё больше шума от этого маленького человечка, бессловесного поэта, по фамилии Меньженицкий.

***

На самом же деле он не был таким уж бессловесным, этот поэт по фамилии Меньженицкий… Говорил Сергей Александрович часто и по делу, обращаясь исключительно к тому, кто имел непосредственное отношение к окружающей среде. Ну, к примеру, к тем людям, что не были коллегами поэта по работе с экологией, но зато тоже любили родной лесопарк Сергея Александровича и так сильно, так самозабвенно, что считали своим долгом, не только в выходные, но и в будни, расположиться на траве в центре этой лесополосы с одеялами и бутербродами и даже с шашлыками, смачно дезорируя окружающую среду запахом жарящегося мяса. И вот тут-то, снабжённый какой-то бумажкой, слабо напоминающей удостоверение егеря-общественника, и возникал за их спинами господин Меньженицкий с желанием поговорить с этими любителями природы на тему защиты окружающей среды. А так как такие возникновения из ниоткуда он практиковал довольно часто, всё же – его детский парк, его детские мечты и взрослые заботы, то и смотрелся он уже больше как маньяк, озабоченный своими проблемами, а не теми, которыми афишировал, громко крича на собрании одно и то же слово «гравий»…