Алексей Козлов - Джунгли Блефуску. Том 3. Исход

И он замер в позе не то сумасшедшего палочника, не то наполеона на каком-то мосту.

– Не смыты ли череп и кости на нашей хоругви? Знамя на штоке! Поднять!

Грянул, грянул «Боже, храни Нас Всех!». Мелодия, знакомая с детства! Я не могу слышать эту нечеловеческую музыку, чтобы не плакать. Когда-нибудь, через много-много лет, на смертном одре я отдам человечеству эту нетленную мелодию, и попрошу, чтобы никто не вспоминал меня, рыдая под неё! Попрошу!

Это было прощение. Каифа торжественно и чинно облобызывал Христа, по ошибке приняв его за своего. Позже Пилат пошлёт их обоих, двух фронтовых друзей, Каифу и Христа в битве при Ватерлоо на штурм Бранглийских флешей и Пилат, и Глистос, двое, обои, надежда мира, свет небес, слёзы мои, сражаясь бок о бок, горланя и пинаясь, коля и матерясь, падут на холодную землю Франции, обагряя её своей нечеловеческой кровью. Никто об этом не узнает, и мир пройдёт мимо их белых хладеющих лиц и глаз, холодно устремлённых к утренней звезде, всё ещё мерцающей на разгорающемся небе.

– Водка есть? – спросил крепыш и уставился в меня наглыми разноцветными глазами.

«Вот ты какой, маленький помощник мамы! Кот Бегемот Антильских ущелий! Пираты долбаные! Я шёл прямой дорогой к богу, а попал в руки пиратов, готовых отсечь мне правую руку! И теперь ты пред глазами моеми! Вот ты каков! Вурдалак окровавленный! Дырь фраерная! И во чреве матери ты был такой же, небритый и бессовестный…! И вернёшься туда же, откуда вышел в муках! И Иерусалим снова отвергнет тебя! И толстомясые девушки Иерусалима отвернутся от тебя и не поднимут любящих глаз! И быть тебе горящим в геене огненной посреди чёрных скал и кипящих ацких струй!

Он услышал мой внутренний благостный голос и смягчился.

– Водка есть? – повторил он сырым голосом, как будто забивал гвозди в распятие, на котором я корчился всеми мыслимыми фибрами, сердце кухонной плиты о. Без водки реинкарнации не будет!

– Водка есть, разбойники?

А они могли, могли ударить ниже пояса, могли, по самому святому били! Мрази! Снайперы из джунглей! И какие слова знают! Ре-ин-кар-нация! Лжецы и фармазоны! Знают ли они слово «амбивалентный»? Попросили бы, нах, плащаницу, чтоль, или на худой конец хоть чашу Грааля! Копьё Нибелунгов! Пломбир Элвиса! Я бы дал! Дал бы легко! С полпинка и с чистым сердцем дал бы! И ещё бы стигматы Августина добавил бы в качестве бонуса! Нате вам, товариши! Берите всё, люди! Ничего не жалко! Мы, славяне – не злые! Мы всех примем в своё лоно! Ничего ни для кого не жалко! Берите последнее! Трусы нужны, сниму! Все идите! Дал бы Золтой пояс Монтессумы, если бы был! А они!!! Что они просят, о чём вопрошают? О немылимом, о невозможном! О водке! Вот суки замочные! Жадные японские прозелиты! Я им бы дал больше! Если бы они не просили ничего, я бы дал им всё! А они водку просить! Ах, вы фраеры московские! Мелочёвщики с блошиного рынка!

Я презирал их как бы за неаристократичность, что ли! Не могу видеть слезинку ребёнка, поруганную девственность, неотблагодарённое геройство! Родину уже не могу видеть! Бр-р, как не могу! Не могу видеть поэта, который много больше, чем поэт! Если поэт много больше, чем поэт, значит передо мной не поэт в истинном значении этого слова, а настоящий монстр, князь Дракула собственной пресоною! Что я ещё не могу? Да, главное не могу! Не могу видеть поруганную, пустую бутылку водки, отброшенную немотствующей рукой равнодушия! Бойтесь равнодушных! Так говорил Заратустра! Бойтесь равнодушных, ибо при их молчаливом соучастии совершаются все тёмные дела, все преступления мира! Их молчание – тоннель в ад! Красиво сказал кто-то! Дай-то ему бог! Все могут, а я не могу! Хоть убейте, не могу!

Тут мне вспомнилось моё столование в одной поэтической организации, где шли бесконечные споры и разглагольствования об этом добром Мандельшатме. Мандельштама на моих глазах так пихали на поэтический Олимп, что даже повредили ему оперение! Так вот, в этой поэтической гоп-компании сравнивали Мандельштама с Данте! Ну, думаю, нет уж, это вам дудки! Сравнить Данте с Мандельштамом всё равно, что сравнить звезду с лужей! Данте в одиночку, как герой, возвёл и довёл до конца венличественный и прекрасный храм, отчеканив на нём алмазные профили и виртуозно отделав золотые детали, а Мандельштам набросал на землю в беспорядке кучу цветных камней. Разве храм и куча камней одно и то же? И разве воздаяние за одно и другое могут быть одинаковыми? Могут, если все мы лжецы и главное в нас – двуличие и двой ной стандарт! А если в нас нет двуличия, то мы будем смотреть на Данте, как на величайшего из смертных, а на Мандельштама, как на довольно-таки талантливый объект клановой раскрутки. Вот и всё!

Вообще тут разговор не только о Мандельштаме, но и вообще о модернизме в искусстве! Модернизм появился тогда, когда стало невозможно доводить до конца, дло совершенства прекрасные вещи и потреьбовался обман и самообман. Модернизм подразумевает размывание шкалы оценок и низведения её до субъективного уровня.

В общем, с этого началось моё столование в благостной коммуне Ральфа, так его на самом деле звали. Вначале я не расслышал и думал, что его Ральфуем или Ральфом зовут, но Ральфом звали другого, который недавно совсем погиб, когда его обработали палками добрые бойскауты из местной школы. А Ральф – было его прошлое имя, когда он был ещё никем и не обладал моральным иммунитетом, вроде. Нам ведь какое имя не дай, всё коню не в корм!

Надо сказать, что моя персона относительно легко прижилась в этом коммунистическом парке юрского периода. К месту пришлась. Мои шуточки наверно помогли! Все знают мой черноватый юмор. Святой юмор великого инквизитора! Не все принимают, но многим нравится. Тут он пришёлся к месту. Меня очень многие уважают, просто боятся признаться в этом! Для кого-то ведь я раз за разом наступаю на одни и те же грабли, а для кого-то всё время протягиваю руку к солнцу. Люди думают, что если ты напоил их вином один раз, то ты дурак, но если напоишь их тысячу раз – святой! Побеждают самые упорные, упёртые и с бодуна свалившиеся!

Я сразу стал цитировать мистера Бусча, который к тому времени уже в отставке был, в сочетании с библейскими реминисценциями это выглядело это внушительно. Даже Ральф признал. Подошёл ко мне, шмякнул по плечу своей бесплотной плетью и говорит: «Ну и сyка же ты, Ади!»

Я им и про Че Гевару рассказыва, и про Чаку Зулу, и про Метью Фирка, знаете такого, и про невесть ещё кого, ничего не помогало, они всё тут же из головы вытряхивали, а назавтра всё снова у меня выспрашивали, что да как и кто там был! Отличники и медалисты родины! Басурманское гнездо!

Я начал рассказывать им по примеру Шехерезады очередную байку про интеллигенцию и кирдык в зените.