Анна Манна - Срывы в постмодерн. Повести

…Стоп. Но ведь осталось одно незавершённое дело: он так и не узнал, что подарила ему Миранда. Бандероль всё еще лежит на почте. И что, по-вашему это можно так оставить? На почте непременно возникнут проблемы. Это же надо писать повторные извещения, пока они там наконец ни догадаются, что человек умер.

Да, Сёмин мертв. Заметьте – это очень важная веха биографии. Настолько важная, что нужно иметь веские основания для того, чтобы так написать. И порой очень трудно это сделать… Но, заметьте, смерть не имеет величия, она всего лишь напоминает нам о важных вещах. О самых важных. А всё мелкое уходит на задний план и мелькает где-то там внизу.

Ангел-хранитель Солер – прекрасный юноша в белых одеяниях сидел на крыше Типогона и сгребал босой ногой снег. Вот он смахнул его, и великолепный искристый салют ринулся вниз, сливаясь с общим потоком снежинок, на которые смотрела из окна Чуднова. Хранитель писал в своей книге, но пальцы не слушались его, но скорее не от холода – всё дело в любви. Неужели в данном случае ничто не могло помешать тёмной тени, преследующей людей всю жизнь. Пусть этот случай заурядный, но это же история любви, и смерть могла бы отступить. Солер быстро-быстро перелистывал свои записи. Неужели в тот роковой полдень по Тёмному переулку не могла идти, скажем, какая-нибудь знакомая Ивана Романовича… престарелая госпожа Сундукова, и для Сёмина следование по переулку грозило бы неприятной встречей. Идти всё время сзади, означало бы плестись неимоверно медленно, а обогнать её – вызвать неминуемую встречу. Сёмин конечно мог бы сделать вид, что он не узнал Сундукову, но уж она бы точно его узнала и окрикнула своим скрипучим голосом: «Иван Романыч, куда это ты так спешишь, голубчик?!» Не-ет! Этого позорного тыканья Сёмин никак не мог стерпеть и повернул на Почтовую улицу.

…Но всё это похоже на бессмысленное метание сюжета. Хранитель вырвал и бросил от себя лист бумаги. Единственно верным может быть только то, что было на самом деле. Потому что у людей, извините за выражение, должна быть совесть. И именно она является замерщиком композиции, а не какая-то престарелая госпожа Сундукова, которую кому-то пришло в голову вытащить из дома для сомнительных литературных экспериментов!

Солер начал новый лист. Теперь он писал безо всяких сомнений, а солнечные лучи так и играли на его бронзовых волосах.

От нахлынувших размышлений Марию отвлекла вошедшая в кабинет уборщица Тамара Ильинична. Она катила перед собой каталку с сан-инвентарём и мычала какую-то нехитрую мелодию.

– Мирия Александровна, как вы себя чувствуете… в такой духоте-то? – она открыла форточку, потом достала распылитель и стала опрыскивать цветы, – Слыхали, очнулся-то наш Иван Романыч, в себя приходит, поправляется. А все благодаря Афанасию Юричу, если бы он вовремя на помощь не позвал…

– Что… – не веря своим ушам Мария Чуднова выбежала из кабинета. Светлые стены обновлённого Типогона указывали ей путь: вперед, вперед, крутой поворот и дальше навстречу любви!

Выписавшись из больницы, Сёмин сразу отправился на почту. Получив бандероль он решил открыть её прямо в почтовом отделении, зачем тянуть? Отойдя в укромный уголок Сёмин разрезал бечёвку, развернул бумагу и достал… перчатку. Свою вторую перчатку.

Но такого не бывает! Не бывает, но может быть.

Она выходит из дома и идёт по направлению к парку, потому что дальше так жить невозможно или одиноко или она просто такая несчастная женщина. Она заходит в парк и бегло осматривает его ландшафт. А мы осматриваем её: да, всё та же аристократическая грация, но прекрасные каштановые волосы урезаны в каре, а романтический стиль одежды вытеснился не совсем модного покроя джинсами и свободным свитером. Почему она пошла в парк одна? Уже поздно, вечер, не надо, муж будет волноваться: в парках бывают маньяки. Хорошо, там она видит своего мужа, и делает вид, что не видит, потому что он не очень-то похож… на маньяка. Но он машет ей рукой, а сам косвенно думает о том, сколько они прожили вместе, и чего она теперь на это скажет. Она хотела возмутиться от своего возраста, но в парках так не делают.

Почему она такая вредная, … а ветер всё равно шумит в ветвях, и это парковое настроение – ничто не может унять его романтику во веки веков.

Она сейчас уже почти присядет на скамеечку, и можно будет что-то изменить в отношениях или просто пережить ещё один вечер. Он поправляет очки, и пуговицу на пальто и опять очки: он не знает куда деть руки. Затеял сам не зная что. Как обычно. Очень затянувшаяся пауза – пора бы уже заговорить.

– Можно присесть и познакомиться с Вами? И не смотрите на меня так, как будто бы Вы сами не предложили познакомится, раз уж я села, – раздраженно сказала женщина 39 летнего возраста, присаживаясь на скамейку возле своего мужа, – Что Вы обо всём этом думаете? Вот первое впечатление такое, что Вы не воспринимаете меня всерьёз. И как мне теперь уйти, пока не доказала Вам обратное? – выпалила она и уставилась на мужа своими карими глазами.

– Изобретатель. Очень приятно.

– Вы не вовремя сказали «очень приятно», – она надулась, и забравшись на скамейку с ногами, уселась на спинку, как это делают подростки. От туда ей было хорошо видно макушку мужа.

– Если честно, я никогда не знакомился, – муж оглянулся по сторонам, оценивая масштабы мероприятия. Парк был почти пуст: по аллее где-то вдалеке прогуливалась парочка пожилых супругов.

– Ну а Вы бы хотели познакомиться? Не со мной конечно, я уж не до такой степени развязна, – жена махала в воздухе ногой, чуть не задевая пальто мужа, – У Вас же есть какой-то идеал? Вы что думаете, я буду ему соответствовать?

– Как можно Вас запихнуть в какие-то рамки? – муж посмотрел на ботинки собеседницы и почувствовал лёгкое умиротворение, – Мы свободны и можем просто любить…

– Да, я это уже слышала, – она спрыгнула с лавки и стала ходить взад-вперед активно жестикулируя, – Думаете, Вы из меня домоседку сделаете? А что у нас на ужин? Скука? А можно я тогда без ужина? Или Вы думаете, что сказали мне о любви, и я сразу всё поняла?

– Мне тоже трудно говорить о любви, но я не знаю как ещё поднять вам настроение…

– А Вы вообще уверены, что надо его поднимать? Мне сейчас хочется побыть несчастной, – жена дёргает спинку скамейки, – Такие качельки… кажется из фильма Тарковского… Они так хорошо скрипят: как будто вот-вот развалятся.

Жена бешено раскачивает скамейку, а муж озирается, опасаясь, что их может кто-то увидеть.

А мы уже смотрим на шумящую осеннюю листву и выше… выше… в вечернее небо, где скоро проснутся звёзды, и думаем о том, что это ещё не критично. Это нормальная романтика брака с 14 летним стажем.