Андрей Дорофеев - Игра больше, чем жизнь. Рассказы

А сколько было сделано на продажу!

Продавались за сто, пятьсот, тысячу рублёв его картины, натюрморты и пейзажи, но редко какой из них волновал более сердце Турчаниновское.

И наступил момент, когда проницательный смотритель галереи, не понаслышке знающий ремесло, логическим построением высчитал, какая же муза позволяет тринадцатилетнему Андрюше раскрыть своё сердце волшебному ангелочку гения. На очередном собрании, когда неугомонный Арманов принёс на суд света ещё один натюрморт с полувысохшими красками, Турчанинов подошёл к нему, откашлялся и сказал, постукивая тросточкой по полу:

– Сударь, хочу речь вести с Вами. Несомненно, что пишет картины Ваш мастеровой весьма с перепадами. То наполняют они сердца горожан восторгом и негой, а то идут, как лубки на ярмарке, по пять рублёв за пачку. Видится мне, что есть тому причина веская.

Арманов неласково посмотрел на него из-под бровей.

– Ну а коли и есть – то что мне с того? Он мне гость, доход свой имеет, не мой он служка. Коли коцает и портит свои искусства – не его ли дело?

– Рази не челядь он при доме Вашем? – удивился Турчанинов.

– Да не масон ли Вы, Турчанинов? Был челядью некормленой, теперь обласкал я его, остался он при патроне своём. Вы, Турчанинов, скажете тоже, ей-Богу. Он у меня к тыну цепями не прикован, захочет – покинет дом отчий, хоть вместе с родителем своим. Он, поди, малец ещё.

– Сдаётся мне, – высказал-таки Турчанинов думку свою, – что дочурка Ваша красавица держит мальца почище кандалов любых.

– Вот, сударь мой, с дочурки и спрос. А я, пожалуй, – с довольным видом, словно кот, нализавшийся сметаны, промурчал Арманов, – пойду буженинки съем у очага родного.

Турчанинов смотрел ему вслед и думал: "Благодетель нашёлся. За столь небольшой процент – 98 или 99 рублёв с сотни – и помеценатствовать можно. Вот уж воистину – не купи у цыгана лошади, не бери у купца подати".

А Арманов уходил в тревоге – чувствовал старый волк, что добыча уходит из-под носа, вот скоро уж и не видать. Слишком уж серьёзные рати идут на него – Турчанинов-то и плевка собачьего не стоит, но за ним – метрополия. За ним сам царский двор…

"Разнадоест ему Катька – вот и уйдет, позарится на царские палаты. А Катька, дура, за ним ещё убежит. Позора на семью не оберёшься. Не слепой же папенька – видит, куда бежит девка опосля гимназии своей. В мастерскую, к холую этому.

И ладно бы к статному красну молодцу бегала, так нет же – нашла себе прихлебалу отцовского, рябого да дурня. Конечно, дурня – кто ж задарма тысячи рублей отдавать будет кажну седьмицу? Картины-то, небось, притча во языцех уже, на красные места, в палаты закупаются".

Надо было что-то делать, иначе ни холопа, ни дочери ему не видать. Арманов представил себя одного, без челяди, посреди горницы, и так ему грустна и реальна показалась эта картина, что слезинка скатилась по щеке и утонула в клочьях седой клубящейся бороды. Не зря в народе говорят – добрый плачет от жалости, а скупой – от зависти.

"Надо ковать железо, пока горячо".

Купец сидел хмурый, трясся в коляске по пути домой, и думал об Андрюшке думу чёрную – как оставить себе добро дармовое, приумножить его да упасти от соглядатаев.

И надумал – али не был он купцом Армановым Петром Алексеевичем?

Осенние утра в этом году пошли хлипкими – за окнами ничего, кроме серой мути, то ли туман, то ли дождь мелкий. Продрогло и брезгливо, хоть на улицу не ходи.

Андрюша встал с кровати и сразу же снова захотел спать – посмотрел за окно. Но тут же загнал эту неверную мысль на задворки головы – нарисовать такую муть дорогого стоит.

Однако запах краски и мысль о новой картине для Арманова навевали сон похлеще погоды.

Разве картины были для Андрюши светом в глазах? Нет, лишь отблеском лампады неугасимой, той, что была для него пуще солнца. Но палитра сама по себе? Зачем?

Вдруг в дверь светлицы постучалась и вбежала повариха Трофимовна в грязном фартуке. Прямо с кухни, вестимо, иначе почему руки в муке? Испуганно ворочая глазами почти прокричала вороньим голосом:

– Андрюшка! Господи мой, беги скорей! За тобой царь приехал!

У Андрюшки прямо в глазах сверкнуло – а в голове протестующая мысль: "Заберут!" Но натянул портки и вылетел из светёлки, как пуля из берданки.

Никакого царя в гостиной и на дворе, разумеется, не было – у страха глаза велики! Но в кабинете Арманова на самом деле сидел важный господин, посланец от государя.

Арманов принял гостя с величайшими почестями. В первую же минуту перед господином Татариновым, как Арманов его величал, был накрыт богатый стол, слух его услаждал тихой музыкой армановский скрипач, а сам Арманов вертелся перед послом как вошь на гребешке – с широкой улыбкой и приторно-сладким выражением лица.

– А как же, сударь! Вот он, умелец наш! – завидя в дверях Андрюшку, весело пробаил купец. – Вот оно, загляденье наше!

Подошёл к Андрюше, взял под белы рученьки, самолично усадил за стол, приказал навалить плошку студня и налить целый штоф морсу.

Андрюша поднял глаза. На него из-под стрехи пялила стеклянные глаза трофейная голова рогача-лося.

– Ну что ж, вы тут побалакайте по важному государственному случаю, а я отойду… – снова сладко улыбнулся Арманов и виновато добавил: – Дела, дела. Слуга рази сделает что правильно без господина? Наставить надо, показать…

И исчез. В обеденной воцарилась тишина.

Господин Татаринов посмотрел на Андрюшку оценивающим взглядом, и вдруг улыбнулся, превратившись из чопорного владельца мануфактуры в хитрого толстяка-балагура. Убрал монокль с носу и жестом руки выгнал скрипача.

– Ну что, друг дорогой. Меня зовут Татаринов Степан Аркадьевич, я состою знатоком по искусствам при царском дворе. Ведаю всеми изображениями и резными фигурами, а также и галереей картинной. Ты был в Москве?

Андрюша без слов покрутил головой – "нет".

– Знаешь ли художников каких знаменитых, росписи или картины их по именам?

Андрюша опустил голову и снова покрутил ею.

Но Татаринов, кажется, даже оживился и хлопнул рукой по коленке.

– Так это хорошо! Значит, нет у тебя идола, коему в рот смотришь. Что молчишь?

Андрюша пожал плечами. Ему было нечего сказать послу. Но не смолчишь же нарошно?

– В гимназии рассказывали по искусству. Я не запомнил. Неинтересно было.

– Неинтересно, вот как? Хм… – задумался вдруг Степан Аркадьевич. – Что ж. Я приехал, чтобы пригласить тебя на царскую службу. Зело понравилась царю картина твоя. Хочет он тебя живописцем при дворе сделать. Будешь писать картины, царь тебе жалование какое-никакое поставит. Будут твои картины и в иных землях знать. Пойдешь на службу?

Андрюша покрутил головой опять.

Татаринова прямо-таки вышибло из довольного настроения. Он вскочил, опёрся на стол и уставился на Андрюшу.