Мария Буркова - Легенда о героях Галактики. Спасти Императора. Космоопера нового тысячелетия

– Да, есть, но раньше ты именовала это памятником Джессике, что, сменить акцент потребовалось?

– Нет-нет, отправляй тогда в том виде, что мы и задумали, – теперь она заметила, что улыбается. – Просто я же на Феззане, и Джессику тут не знают, а уже на Хайнессене скажем, как следует…

– Так ты ещё на Феззане? – собеседник обрадовался ещё больше. – Это же здорово. Как там наша надежда?

– Великолепен, – выдохнула она в ответ, не замечая ноток восхищения в своём голосе. – Лучше не бывает. Но ему очень тяжело, это заметно, хоть и не видно дуракам.

– Ого, судя по твоему тону, видела близко? Выбирается, значит?

– Похоже на то. Уделал Юлиана в три захода на клинках – и подарил его жизнь мне, назвав его потом безбожником. Предложил мне свадьбу у себя, сам вроде вместо отца, – она говорила сухо и спокойно, будто отчитывалась о погоде.

– Так-та-ак, – в голосе собеседника читалось не столько удивление, сколько искреннее восхищение. – А я же всегда говорил, что корона на той голове, на которой нужно, верно, Катерозе?

Она вздохнула с какой-то светлой, тихой грустью.

– Ах, Йозеф, и до чего прекрасна эта голова, честно говоря… Нам нельзя потерять её, ну никак нельзя!

– Не дрейфь, прорвёмся, – по-мальчишески задорно ответили ей. – Пока танцуй поярче, а думаю успеть главный проект – и сам Господь нам в помощь, не забывай! Иначе бы мы с тобой не познакомились.

– Да, конечно, – вздохнула она с чуть усталым оттенком. – Мы должны успеть. Слово и дело, стало быть?

– Слово и дело, родная! Держись, – и, выждав ещё несколько секунд, собеседник отключил связь, одновременно с Карин.

Она проверила сигнал поступления нового послания – да, всё дошло вроде бы в целости, – и задумчиво произнесла:

– А разве кто-то говорил, что мы шутим? Хотя, конечно, выглядит как детская шутка – пусть оно так выглядит, а я устраняюсь от комментариев. Везёт же некоторым дурам с братьями, а? Эх… коли не везёт – сделаем всё сами, я работы не боюсь.

Катерозе перемещалась по помещению с неведомой у неё ранее плавающей грацией – хотя она и ранее не выглядела резкой и угловатой, с того времени, как совсем осиротела, она стала и вовсе совсем взрослой и очаровательной женщиной. Аттенборо кожей чувствовал не то, чтобы опасность – но резкое, страшное изменение реальности вокруг, и именно её неспешное порхание указывало ему на то, что что-то глобальное свершилось только что и покой действительно только снится. Так ощущаешь себя на борту «Улисса», когда он находит расположение имперского флота – невольно пришло на ум нужное сравнение. Но сейчас рядом не было кучи народа – а главное, не было Яна Вэньли. Ранее он не задумывался, что однажды всё изменится – точнее, он понимал, что многое может закончиться, но именно изменения-то пошли какого-то совсем иного рода. Хуже всего было то, что поведение Карин не должно было внушать никаких особых подозрений – внешне, разумеется. Ну, напевает то и дело куплеты из разных песен – это за ней знали все и всегда. Прихорашивается перед вечерним моционом – она каждый день это делает тут, на Феззане. «А мне приснилось – миром правит любовь», – кажется, это из репертуара Поплана вирши… – «Мне приснилось, миром правит мечта» – Карин сегодня, видимо, не то знает, чем себя занять, не то не знает, куда себя девать. «И над всем этим прекрасно горит звезда» – нет, всё-таки, расшивать куртку от формы живыми розами, заказанными у цветочницы отеля, это какое-то нелепое действо, но отчего-то совсем не хочется вмешиваться со своим мнением… «Я проснулся и понял – беда», – Катерозе неспешно тянула песенку, но в этот момент она неосторожно приподняла лицо – Аттенборо увидел слишком серьёзную мину, слишком серьёзную, чтоб можно было подумать, что она попусту убивает время. Это было лицо человека, который скоро предпримет что-то очень серьёзное – и он с ужасом наконец узнал это выражение, так смотрел её отец перед тем, как уходить на битву в открытый космос… Ошибки быть не могло – показная рассеянность скрывала нечто совершенно иное. Череда мелких деталей слилась для него в некий конгломерат, который не оставлял сомнений, что они не просто не случайны, но каждая страшно важны – как всякий элемент боекомплекта скафандра… Ярко-синяя блуза и брюки в стиле формы Союза, но ведь окраска убила фасон напрочь – отчего-то раньше она предпочитала бледные пастельные тона, откуда эта резкая любовь к сочной окраске именно сегодня вечером? Что за новый кулончик из винтажного серебра на шее, зачем он понадобился ей не раньше и не позже, чем сразу после какого-то рокового события, которое связано с прошедшей аудиенцией у Императора? Розы на мундире, наконец – это уж вовсе какой-то безобразный нонсенс, а уж туфли – что предполагается, светский раут, что ли? Особенно ужасно всё это смотрелось на фоне недвижного в кресле Юлиана – он так и смотрел молча в одну точку, впрочем, доза выжранного в один присест виски вполне объясняет его состояние – столько за раз не пил даже Поплан после гибели Конева. Аттенборо же пить нынче не хотел, и досадовал на то, что в голове шумело, хотя он и не ощущал себя вдребезги пьяным. Он был обижен также на то, что Карин не позволила дотронуться до клинка, который она притащила на своей спине с аудиенции, и упрятала его в сейф у метрдотеля, заявив, что сама будет им распоряжаться по своему усмотрению. «Я тебе позже дам поиграться» – ничего себе амбиции, скажем прямо…

– А знаете, на том, на этом свете ли – я не вступаю в безнадёжный бой, там выход был, вы просто не заметили, – сменила вдруг тему Карин, будто в ответ на самые ужасные подозрения Аттенборо. Чёрт побери, с кем это она и как намерена драться? Она умчалась к зеркалу, где тщательно взбила свои пышные волосы – сейчас они и вовсе превратились в огромное роскошное облако над её плечами. Потом ничтоже сумнящеся навела столь вызывающий макияж из тёмных теней и длиннющих ресниц, и достала кроваво-красную помаду – вроде как раньше за ней этого тоже не замечалось – что было непонятно вовсе, что и думать. Почувствовав, должно быть, что за ней внимательно наблюдают и нервничают при этом, Карин совершенно непринуждённо вдруг повернулась к Аттенборо и весёлым дружеским тоном осведомилась у него:

– Ну как, права ли Фредерика, что я круче её нынче?

Аттенборо против воли снова ужаснулся – он вспомнил, как жена Яна мгновенно собралась, когда они помчались спасать того из тюрьмы – и ведь не отнять, убийцу-то прикончила она, а вовсе не кто-то из них, неслабых бойцов… Действительно, в этом взгляде было что-то общее и с тогдашним происшествием. Но Фредерика никогда не внушала страха – в отличие от Карин, которая, казалось, могла повелевать стихиями, и одним взглядом рушить стены без оружия.