Мария Буркова - Легенда о героях Галактики. Спасти Императора. Космоопера нового тысячелетия

Хильдегарда почувствовала нехороший холод на спине и уже не интересовалась толковыми соображениями о происходящем в Союзе и ехидными замечаниями, полностью предвосхитившими дальнейшие события вплоть до высадки Яна на Изерлоне. Она лишь отметила, что на полях, а то и прямо поверх текста теперь было полно рисунков цветущих лилий, по всей видимости, белых, коль скоро никаких оттенков больше не было обозначено. Кое-где также были условные изображения сияющих звёзд и богатых друз кристаллов вроде кварца… Листок, обозначенный датой коронации, содержал единственную краткую запись: «Моя жизнь для себя закончена сегодня» – и добротный рисунок улетающего вдаль истребителя, сначала атмосферника среди облаков над горами, затем межпланетника в открытом космосе, по направлению от пылающей звезды. Дата же покушения Кюммеля содержала довольно сжатую заметку: «Понервничал – ей не особо тоже везёт с роднёй, жаль, пинать там было нечего. Вот же урод – так подставил мою милую и ещё разлучил с ней. Опять пить с Оберштайном, хе… Скука. Кого бы убить без ущерба для репутации, а?». Не успела Хильда толком переварить это, как нашла листок с датой, когда получила указание вернуться из-под ареста на службу: «Поспорил с Оберштайном – хоть какой-то стимул шевелиться. Ха, а вдруг у меня получится выиграть, вот же будет счастье-то…» и целая груда холодного оружия, которой хватило бы на взвод вооружённых до зубов террористов, но без вензеля – зато с жирной кляксой там, где он мог быть. Дальнейшее и вовсе вызывало когнитивный диссонанс – Хильда прекрасно помнила, сколь очарователен и безупречен был молодой Император на людях и тем более с ней рядом, но записи, помеченные следующими датами, были одна мрачнее и злее другой, будто пытались перещеголять сами себя в желчи, и только иногда, уходя совсем в отвлечённые темы, становились бесстрастно сухими, почти безжизненными.

Это уже начинало пугать не на шутку, и молодая императрица поспешно отлистала новую пачку – до сообщения о гибели Яна-Чудотворца, не зная, что придётся пожалеть об этом: «Жаль, конечно, что не смог дожать наглеца, но как знать, может и к лучшему – он так боялся, что заставлю целовать мне сапоги, что было бы жаль разочаровывать в этом… Плевать, жалею лишь, что не испачкался – и это я? Зверею я в этом проклятом месте, ненавижу Изерлонский коридор, вот же помойка. Ненаглядная моя тоже тупеет не по-детски, просил же остаться со мной немного – чего жаться, какой из меня любовник с этаким жаром, смеяться некому. Обиделась за то, что начальником штаба назвал – а что, вздохи Ромео от меня ожидались? Нет, надо валить отсюда, точно провальная экспедиция, кончусь я здесь, Оберштайн будет дико зол и никому не смешно в итоге» – а дальше шли столь крепкие ругательства, что никакой жар уже не извинял столь жёстких непотребств… Обширное творение публицистического толка о мистических закономерностях в мироздании вообще заслуживало отдельного вдумчивого чтения с последующей редакцией до отдельной книги, и пришлось отложить его изучение до более подходящего момента – сейчас интересовало уже другое. Заметки под вензелем перестали быть заметками, это были уже добротные письма, полные нежности и множества упрёков – как будто автор часто раздумывал, не отправить ли их той, к кому обращался, или случайно забыть на столе так, чтоб текст был найден. Огромное количество эпистол, от которых Хильду бросало то в жар, то в холод, и уже не раз выжимало слезы, лежало вперемешку с добротными наблюдениями о происходящем, планами и уточнениями о переносе столицы, характеристиками разных мелких эпизодов… Ровно за неделю до судьбоносной ночи в августе на чистом листе она обнаружила рисунок букета роз – как раз такого, что наутро оказался у неё в доме, с единственной строчкой: «Кажется порой, что я умру раньше, чем смогу сказать, что следует. Почему я боюсь довериться – потому что полагаю, что могу быть отвергнут или жалею её?» И сама дата не была в пачке вовсе – зато днём позже было краткое сообщение: «Пиррова победа, стало быть. Как же так – она ведь была довольна? Значит, я проклят да так и умру от холода. Как грустно…»

Дальше снова была фактически книга – от Урваши до гибели Ройенталя, с удивительно ясными и чёткими пояснениями происходящего и указаниями в прошлое, известное лишь великолепной четвёрке, от которой осталось в итоге только двое, с кучей добрых и терпеливых писем Ройенталю – как будто тот мог их прочесть и спастись, с отдельными похвалами остальным адмиралам… Хильда смело могла капитулировать – всё её чутьё и знание закономерностей поблекло полностью рядом с внимательным изложением событий самим Императором – как она и предполагала, он понимал намного больше, чем кто угодно из очевидцев тогдашних событий, и обошёл, похоже, самого Оберштайна в их грамотной оценке. Больше всего её поразило то, что, согласно датировке, Меклингер ещё физически не мог собрать нужные сведения о реальном положении дел на Урваши, а записи Императора уже полностью предвосхищали их содержание. Однако удержаться долго здесь она не могла – и поскорее добралась до даты в декабре, когда пришла с сообщением, что станет женой… Но была даже фраппирована, найдя там только весёлое: «Ага, я таки выиграл у Оберштайна, да ещё дуплетом, то-то он теперь расстроится, бедняга. Что ж, появился некоторый смысл жизни, я рад новости». Или дело было просто в том, что Райнхард слишком много сказал ей лично тогда, оттого бумаге уже ничего не осталось? – пришла очень дельная мысль. Да уж, сколько времени вы потратили без толку, фрау Лоэнграмм, ехидно отозвалась другая где-то внутри – и что бы вы стали делать, прочтя всё это уже вдовой?!

От такого ужаса Хильда едва не уронила с колен сокровища, которые надлежало дорассматривать, но прочесть сегодня полностью злобные филиппики по адресу республиканцев, Хайнессена, Изерлонской засады и собственной дурости ироничного автора ей не пришлось. В сущности, ничего удивительного не произошло – императрица слишком увлеклась изучением всего богатства, чтоб сохранять интерес к окружающему миру сейчас. И она не очень удивилась, когда на плечо ей улеглась крепкая ладонь – то, кому она могла принадлежать, сомнений не вызывало, но вызывало глобальную досаду, что изучение не было закончено до того… Она медленно обернулась и подняла голову, стараясь замаскировать тяжёлый вздох – и ещё не зная, как будет оправдываться. Хотя Райнхард и постарался состроить суровую мину, весёлые искры в уголках вполне себе ясных глаз выдавали его с головой – сил сердиться по-настоящему у него не было. Или он не хотел на деле вообще сердиться сейчас.

– Ну, никакого уважения к автору, Ваше Величество, – проворчал он с напускной серьёзностью. – Там что было на первом листе указано, а? Или я похож на лжеца, по-Вашему?