Петр Карцев - Кот олигарха. РОМАН

– А ни при чем, – охотно объяснил Январский. – Считайте христианство более поздней интерпретацией. Христианство – то же язычество, подменившее своими святыми старых богов, олицетворявших силы природы и аспекты мироустройства. Смотрите на Себастьяна глазами казнивших его римлян.

Лена отвернулась от художника и сфокусировала взгляд на Ларе, которая в этот момент как раз закончила что-то говорить и устраивалась в кресле поудобнее, напоминая очень длинную кошку.

– Но тогда, – не успев даже обдумать невесть откуда взявшуюся мысль, сказала Лена, – римский взгляд – тоже лишь интерпретация, ничего не говорящая о настоящем Себастьяне. О нем. – Она указала на картину подбородком для полной ясности.

– Отчасти, – согласился Январский. – Но у нас есть легенда, и за неимением иного, мы должны делать выводы на основании тех фактов, которые содержатся в легенде. Мне кажется, они наводят на очевидную мысль.

– Не животная природа. – Лену озарило. – Просто животное.

– Конечно. – Художник поощрительно улыбнулся. – Легионеры, выпускающие свои стрелы – не хладнокровные убийцы, а охотники. Сам же сатир воплощает не животное в человеке, а бестиальное в природе. Вот откуда казнь в клоаке.

Лена шумно выпустила воздух через ноздри.

– Тогда как христианская иконография сосредоточена на аспектах благости, – продолжал Январский.

– Например, смирение, – сказала Лена.

– Вот именно, – удовлетворенно согласился он. – Святой олицетворяет смирение. Или его вариации.

– Какие вариации?

– Вера. Любовь.

– Вера – вариация смирения? А как же крестовые походы за веру?

– Все войны ведутся, в том или ином смысле, ради веры и по причине смирения. Если бы не смирение, разве могли бы мы мириться с жестокостью, глупостью, безумием толп?

– Но смирение не является непосредственной причиной войн.

– Солдаты идут под пушки, заранее смирившись со своим уделом – умереть за чужую идею. Подобного рода массовый акт самоуничтожения невозможен без предшествующего акта высшего смирения. Вся наша жизнь является таким актом.

– И виновато в этом христианство?

– Вовсе нет. Любая ошибочная концепция нашего места в мире искажает и наше предназначение.

Лене казалось, что аргументация художника сделала скачок в какую-то новую плоскость, куда она за ней не поспела.

– Но если солдат пламенно любит свою родину, – начала она, – и умирает за нее с готовностью… Я имею в виду, вы ведь не станете отрицать возможность осмысленного героизма, смерти в бою за собственный идеал?

– Суть не в этом, – хладнокровно сказал Январский. – Как только мы принимаем войну или поединок за способ отстоять свой идеал, мы вынужденно признаем этот идеал ложным, потому что любой поединок может быть проигран, и наш идеал умрет вместе с нами. Это ли не высшее смирение – смиренно умереть за ложный идеал? Очевидным образом, истинный идеал умереть не может.

– Но разве в античности, до прихода христианства, что-то было иначе?

– Вы опять упускаете из виду существенную часть аргумента. Мы говорим с вами об искусстве. В своем первозданном, чистом виде оно не оперировало абстракциями, точно так же, как солдат, отправлявшийся на войну, умирал за свой дом, или за военную добычу, или за социальный статус, суливший вполне осязаемые блага. Он воевал, потому что такова была его природа, не знавшая иного способа проявить себя. Античное искусство, как и мифология, видит в человеке первооснову, не замутненную навязанными извне абстрактными концепциями.

– Извне? – переспросила Лена. – Тогда рождение абстрактных концепций не является проявлением нашей человеческой природы?

Январский вскинул руки и засмеялся.

– Вы, очевидно, слишком сильный полемист для меня. Я признаю поражение.

– И я могу требовать с вас выкуп?

– À la guerre comme à la guerre 12 12 На войне как на войне (фр.) , – вздохнул художник.

– Напишите мой портрет. Только не абстрактный, а так, чтобы раскрыл мою базовую природу.

Он посмотрел на нее, прищурившись.

– Я не пишу заказных портретов, – сказал он. Фраза повисла в воздухе, словно незаконченная.

– Жаль, – с легким разочарованием сказала Лена. Она произнесла свою просьбу едва ли серьезно, и не думала на самом деле, что ее исполнение реально. – Я видела фильм о вас по каналу «Культура». Там показывали ваш дом, и в одной комнате над камином висел портрет женщины…

Январский смотрел на нее с бесстрастным выражением лица.

Лена прикусила язык. Мало ли кто был на том портрете! Вдруг она допустила чудовищную бестактность?

– Я только хотела сказать… – пробормотала она и остановилась.

– Ну так говорите же, – потребовал Январский, не меняя выражения лица.

Сколько мне нужно выпить , подумала Лена, чтобы допиться до светской непринужденности?

– У этого портрета был очень странный фон. Вы помните?

– А вы? – спокойно, но без любезности парировал Январский. – Я помню все свои картины.

– Я бы не стала говорить, если бы не помнила, – с легкой досадой сказала Лена. – Лицо было изображено на фоне каменной стены. Кажется, очень старой. Камни были неровные, грубые, местами как будто острые, с отколотыми краями. Несколько камней совсем выпали из кладки. По стене вилась диагонально одна ветка плюща. Из левого нижнего угла в правый верхний.

Художник кивнул.

– Лицо было как будто сломано этой веткой. Она шла позади него, но как будто отбрасывала на лицо тень. Как если бы… лицо согнули по этой ветке, а потом не до конца распрямили…

Лене показалось, что Январский рассматривает ее немного внимательнее. Почему-то это ее рассердило, хотя не для того ли она завела этот сомнительный разговор, чтобы добиться его интереса? Быть может, мотив выглядел для художника слишком прозрачным. Лена вспыхнула. Вот дура!

– Это было красивое лицо… – сухо сказала она и закончила, почти бормоча себе под нос: – Но негармоничное. Интересно, была ли это ее базовая природа. И знали ли вы об этом, когда писали портрет.

Лена поставила пустой стакан на подоконник и сложила руки на груди, нервно зажимая одной рукой ворот платья. Это было невыносимо. Сейчас он спросит что-нибудь покровительственное – изучала ли она технику живописи, или историю искусства, или, не дай бог, кто ее любимый художник! После этого останется только пойти на панель и никогда, никогда больше не включать канал «Культура». С таким же успехом он мог бы сказать ей, что женский рот предназначен не для разговоров! Она вдруг отчетливо представила себе, сколько раздутых самомнений с пошлыми лицами и пустыми глазами пытаются заказать Январскому свой портрет. Как она могла такое ляпнуть? Ставя себя тем самым в один ряд с ничтожествами… неудивительно, что он так на нее смотрел!