Петр Карцев - Кот олигарха. РОМАН

Решетинский перехватил его взгляд.

– Да. Кане-е-е-эшна, – задумчиво протянул он с интонацией кота Матроскина. – С одной стороны. Но с другой стороны, – он перевел взгляд на Лену, – тоже есть несомненные достоинства.

Лена вспыхнула. Ей еще не приходилось бывать в ситуации, где ее, как правило скрытые, достоинства становились объектом не только всеобщего обозрения, но и обсуждения. При этом она без ложной скромности и сама готова была признать, что достоинства эти непренебрежимы. Не в силах удержаться, она бросила искоса на Лару свой первый ревнивый взгляд. Да, Лара была выше ростом, и, может быть, ноги у нее в абсолютных измерениях были длиннее. И эта безупречная, редкостная, немного нереальная грудь. Но если говорить о пропорциях фигуры и о традиционно ценимом соотношении изгибов к ровным линиям, то Лена совсем не чувствовала себя в уязвимом положении. При всем при том, однако, Решетинский мог говорить и о менее очевидных достоинствах. Лене было бы интересно подробнее узнать, что он имел в виду.

– Такая красота не должна пропасть, – решительно заявил между тем режиссер.

– Не пропадет, Геннадий Михалыч, – ободряюще сказала Лара. – Глеб Викторович запечатлеет нас для вечности. Кто знает, может быть, мы будем висеть в Лувре.

Если Январский сможет поймать твою улыбку , подумала Лена, то даже на месте Джоконды.

– Глев Бик… Глеб Викторович? – переспросил режиссер. – Ну и имечко! – Он стал осматриваться, словно вспоминая, где находится и о ком идет речь. Его взгляд упал на Январского, который еще возился в отдалении с орудиями своего ремесла. – Подумаешь! – Решетинский экспансивно махнул рукой. – Картина! Холст! – театрально воскликнул он. – Сто на шестьдесят! Скажите еще, почтовая марка!

Он обернулся к Троицкому за поддержкой, но психолог мешком повалился на подиум и лежал к нему спиной – то ли лишившись чувств от увиденного, то ли в поисках нового запретного ракурса.

– У меня есть тысячи киноэкранов, каждый десятиметровой высоты! – не обращая внимания, продолжил Решетинский. – Вы будете выше Давида!

– Эротика – не монументальный жанр, Геннадий Михалыч, – трезво возразила Лара. – Как бы у вас не получился фильм ужасов.

Лена почему-то вспомнила Билла, который каких-то двенадцать часов назад клеймил позором еще незнакомого ей Решетинского, и у нее слегка сжалось сердце. Видел бы он сейчас свою героиню!

– Живопись – искусство позавчерашнего дня, – гнул свое режиссер, не обратив внимания на возражение Лары. – Почему современные художники собирают свои инсталляции из отходов и пишут полотна экскрементами? Это последний шанс привнести жизнь в отмирающие формы.

– Наши формы и без этого прекрасно себя чувствуют, – возразила Лара, глядя на Лену и этим взглядом включая ее в свой аргумент. Одновременно с видом спокойного удовлетворения она провела узкой ладонью по длинному смуглому бедру, дошла рукой до колена и слегка, без вызова, наклонилась вперед, словно демонстрируя Решетинскому наглядное подтверждение своих слов.

Режиссер, глаза которого благодаря высоте подиума были как раз на уровне Лариной груди, уставился на несколько мгновений, как завороженный, на предъявленное доказательство. Троицкий приподнял голову и тихонько заскулил. Решетинский с видимым усилием оторвал взгляд и предложил:

– А серьезно, девчонки, давайте ко мне в эротическую драму?

– Почему не комедию? – спросила Лена, глядя на Троицкого.

Решетинский поморщился.

– Я хочу серьезно говорить со зрителем о вечном. У меня уже не тот возраст, чтобы щекотать их низменные инстинкты. Химкинский гопник – не моя аудитория.

Троицкий перевернулся к нему лицом, опираясь о подиум локтем, и строго сказал:

– Твоя аудитория, Гена – домохозяйки с негативным анимусом. Вот этого, – он не глядя помахал пальцем в направлении двух обнаженных девушек, – они не примут.

– Много ты понимаешь, Женя, – снисходительно отозвался Решетинский. – Это будет кино для настоящих мужиков.

– Настоящие мужики не ходят в кино, – грустно возразил Троицкий. – Они либо вкалывают семь дней в неделю, зарабатывая свой первый миллион, либо умерли в сорок лет от инфаркта.

Решетинский скривился и махнул рукой.

– Не слушайте этого пораженца. Как вам такой сюжет: русский комбат в Берлине в сорок пятом разрывается между прекрасной, но холодной певичкой из немецкого кабаре и душевной, простой русской девушкой-медсестрой?

– И кого он выбирает? – поинтересовалась Лара.

– Ммм… – Режиссер вскинул глаза к потолку. – Выбирает он, конечно, свою, русскую девчонку. Но в финале трагически гибнет во время разминирования детского дома, спасая маленького немецкого мальчика, сына певицы.

– Очень экзистенциально, – кивнула Лара.

– Или он может быть русским разведчиком в сорок первом, – предложил Решетинский.

– Это уже было, Геннадий Михалыч. Вы хотите снять патриотично или эротично? Мне кажется, лучше, когда котлеты отдельно, а мухи отдельно. – Лара на глазах теряла интерес к проекту, даже если он у нее был.

Решетинский не сдавался.

– Тогда давайте так: наше время… главный герой – летчик-испытатель…

– Вы, Геннадий Михалыч, мыслите советскими штампами, – решительно и даже строго прервала его Лара. – Вы хотите снять производственное кино про эротику. Замысел изначально обреченный. Давайте исходить из того, что главные героини – это мы. – Лара изящно изогнула бровь и бросила Лене одну из своих секретных улыбок; четверть улыбки. – Или хотя бы одна из нас. Кем вы нас видите?

– Ха! – горестно бросил в пространство Троицкий.

Лене не понравилось это ха! , и она мысленно поставила психологу большой жирный минус. Решетинский же, к ее удивлению, вместо того, чтобы возразить Ларе, зашагал напротив них из стороны в сторону, закинув правую руку к затылку, явно погруженный в раздумье над будущим сюжетом. Лена уже хотела было предложить свой вариант, но смелая мысль тут же выскочила у нее из головы, потому что в этот момент она увидела объяснение странной позы Троицкого. Психолог медленно выпрямлялся, возвращаясь в нормальное сидячее положение и держа в левой руке обращенный на Лару айфон.

Лена вытаращила глаза и, возможно, издала горлом непроизвольный звук, потому что Лара повернула к ней безмятежное лицо. Лена глазами показала ей на Троицкого и сложила губы в подобие возмущенного немого оскала. Лара на миллиметр опустила ресницы, вложив в это движение столько иронии, сколько Решетинский не смог бы вложить в целый фильм.

Троицкий между тем тоже успел заметить Ленину реакцию.

– Кинопроба, – пояснил он и резво повернулся к Лене вместе с айфоном. Ей показалось, что он заметно трезвее, чем выглядел несколько минут назад.