Михаил Лекс - Два процента от Бога. Роман-сказка

1. Аркадию заняться распространением веры в меня через коллективную веру в кого угодно, лишь бы он назывался богом. Каким богом? Да любым, лишь бы только это был коллективный бог и в него верил бы не один человек, а как минимум двое! Отправляется Аркадий на Землю в командировку сроком на девяносто лет.

2. Вениамину заняться делами объединения всевозможных религий и их сект. Здесь очень важно понимать, что любая религия и любая её секта, которая подразумевает коллективную веру в бога, не имеет значения, каким именем она его называет, верит в меня. И необходимо сливать эти секты в одну единую. Срок командировки Вениамина шестьдесят лет.

3. Игнат отправляется на семьдесят лет решать проблемы с новыми религиозными течениями и внушением и там идеи о том, что коллективный бог необходим и в том случае, когда людей проверяешь на безопасность с помощью электроники или используешь в своей работе психоанализ.

Я займусь остальным. Место действия – Россия. Всё у меня. Все свободны. Стефан задержись. Просьбы, жалобы попрошу не задерживать и до моего отъезда всё представить к рассмотрению. Всех благ всем вам. Будьте здоровы и не задерживайтесь здесь. Всем высшим подвижническим чинам, как правым, так и левым готовиться к комплексной проверке, завтра начинаю смотр.

Заседание закончилось, все разом встали и потянулись к выходу.

– Ну что, интересно было?

– В прошлый раз лучше.

– Друзья, кто со мной на премьеру?

– Ах, оставьте. Какая там премьера. Не до того сейчас.

– А зря, зря. Спектакль отличный, говорят. Режиссёр постарался. Лучших актёров нанял. Здесь недалеко. Пару столетий назад.

– Нет, мы лучше здесь будем. А то, не дай Иван Иваныч, пропустим самое интересное.

– Ну как хотите. А я поехал. Вы запишите мне. Я после посмотрю.

– Договорились. Всех вам благ.

3

Господь и Стефан остались в зале одни.

– Я тебя, собственно, почему и задержал, – заговорил первым Иван Иваныч, – слышал, что ты у нас по России специализируешься?

– Ну, вроде того, – ответил Стефан.

– Как там? – спросил Иван Иваныч.

– Да там, Иван Иваныч, всё по-прежнему, – отвечал Стефан. – Скоро, правда, систему сменят, а так ничего. Народ тихий, незлопамятный.

– Систему, говоришь, сменят? – Иван Иваныч нахмурился. – А старая чем не устраивает? Сколько крови за неё пролито было.

– Экономический кризис, Иван Иваныч. Плюс к тому, политический кризис. Выхода другого не видят. Но, да ты, Иван Иваныч, не беспокойся. В этот раз тихо будет. Без крови. Портреты прежние назад повесят, церквушки разгромленные восстановят.

– Какие портреты? – не понял Иван Иваныч

– Портреты прежних богов, их приближённых, святых там разных, – ответил Стефан, – которые поснимали со стенок в процессе религиозных реформ.

– Да ну вас, как дети малые. Я серьёзно, а вы с портретами вашими. Когда серьёзными будете?

– Так жалко же, батюшка.

– Портреты?

– И их тоже.

– Ладно, с вашими портретами. Жалко, так жалко. Что Фёдор Михайлович?

– Ему годик сейчас. На днях день рождения. Ничего себе мальчик. Родители хорошие. Мать – инженер, кажется. Отец, правда…

– Чего с отцом?

– Умер рано. Она сейчас одна с ним. Зарплата сто двадцать, самой двадцать шесть всего. Да чего рассказывать. И так ясно, что тяжело.

– Ты с чего такой жалостливый стал? Раньше, помню, не был таким.

– Раньше другой был, верно заметил. Да страданий, страданий-то сколько. Иван Иваныч, прости ты нас грешных.

– Ну-у, брат, понесло тебя. Чего тяжелого-то? Детей растить тяжело или водку колбасой сырокопчёной закусывать? Ты вот почитай их жалобы. Тошно станет.

Стефан взял со стола молитвы людей и стал их читать.

– Ну как? – поинтересовался Иван Иваныч. – Не грустно? А мне таких просьб по сто миллиардов в день идёт. Кого, скажи, жалеть? Да мне всех их жалко. Один денег просит, ему на новый дом не хватает, другой просит, потому как жрать нечего, а работать не хочет. Ну что, скажи на милость, делать? Как поступить? А потом роптать начинают, дескать, Иван Иваныч не слышит, а ещё последним Богом называется. Но ты, Стефан, про Фёдора Михайловича мне лучше скажи. Он что, с Земли так ни разу и не уходил?

– Так и не уходил, – ответил Стефан. – А зачем ему уходить-то. Ему там нравится. Ему иначе и интереса нет. Тем более что тело он всегда себе любое выбрать может.

– А кого выбирает?

– Да всё больше середнячков и выбирает, – ответил Стефан. – Так, чтобы незаметней. И упаси, ежели там царь или президент.

– А чего так? – удивился Иван Иваныч. – Ведь и дела ему свои было бы сподручней вести при власти-то? Нет, разве?

– Э, Иван Иваныч, не скажи, – усмехнулся Стефан. – Его дела-то какие?

– Какие? – не понял Иван Иваныч.

– А такие, – ответил Стефан. – Ему надо, чтобы всё по-его шло. А Верховная Власть при всём желании не сможет что-либо по-своему делать, потому как слишком на виду. Бывает, конечно, что и она, власть, своевольничает, но ей тогда быстро шею сворачивают.

– Я, Стефан, чего, собственно, сказать-то тебе хотел, – задумчиво прервал его Господь. – Да ты садись, садись. Разговор у нас с тобой не скорый. Я тебя в своё время позвал и ты пошёл. Первым пошёл. Ещё никого не было, а ты пошёл. Дорогого это стоит. Потому дорогого, что многого не знал ты, но поверил. А тогда мне чего более и не надо было, понимаешь. Не в том дело, что без тебя не справился бы, а в том, что ты сам захотел, чтобы с тобой. Трудно тебе понять это сейчас. Но да ладно. Просто хотел выразить благодарность тебе. Но ближе, как говорится, к делу. Хочу, чтобы знал ты то, чего, может, и другие не знают, а если и знают, то не понимают. Расскажу я тебе об отношениях наших с Фёдором Михайловичем, о том, как было и что стало, другими словами, что есть на самом деле.

Иван Иваныч встал, прошёлся немного, сел туда, откуда встал, и продолжил.

– То, что он враг человека – это неправда.

– Да как же так, Иван Иваныч, – возмутился Стефан, – как же это, чтобы Фёдор Михайлович, да вдруг и не враг человеку? Друг что ли?

– Не перебивай, а слушай, – строго сказал Иван Иваныч. – и думай, коли есть чем. Не имей привычки за первое услышанное слово схватиться и выводы делать. Ты суть уясни сперва того, что слышишь. Потом подумай, а после вопи. А то взяли моду, чуть что сразу «Иван Иваныч!». Вот он я и что с того. Тебе-то, что в том? Что ты как нищий на паперти. Мне не преданность твоя нужна. К чертям собачьим она мне сдалась эта твоя преданность. Ты мне нужен, но не просто, а… как преданный сподвижник нужен. Понимаешь? Только тот, что как тогда, первым за мной пошедший. Вспомни, кем был я тогда. Ты во сто крат более чем я выглядел. Но не возгордился, а признал, сам признал правоту мою, а потому и пошёл. Много ты тогда о Фёдоре-то Михайловиче думал? Да ты знать не знал ни его, ни проблем, связанных с ним. Но о себе ты думал, о душе своей. Уже тогда ты смекнул, что лучше тебе душу свою мне отдать. Твоё место никто не займёт, не бойся. Всё твоё завсегда твоим останется. Что положено получишь, а чего не должен снести – того не понесёшь. Повторю, коли прослушал. То, что полагают Фёдора Михайловича врагом человека, то неправда. И человеку и всему остальному – не враг он. Единственно чему враг он – мне и делу моему. А это – большая разница. Отвернись сегодня от меня всё человечество и лучшего, нежели Фёдор Михайлович, друга-то ему не найти. Человек ведь чего хочет? Чтоб сам жив и здоров был, чтобы дети его тоже не жаловались, чтобы сыты были, обуты. Образование чтобы у детей было, какое положено, ну и всё прочее. И с чего Фёдору Михайловичу в том им препятствовать? Незачем. Вот и говорю я, что человеку Фёдор Михайлович не враг. Ссора-то у нас с ним пустячная была. И всё бы ничего, да ни ссора виновата. Виной всему его непринятие того, что я делаю и что именно то, что делаю я, и признано людьми, как абсолютное. Это тебе не бунт подчинённого, какие каждый день тысячами среди людей. Там всё так и должно. Там развитие идёт. Но здесь – нет. Были две абсолютные идеи у человека. Одну идею выражал он, а другую я. И я, как абсолютная идея, победил. Но чтобы победить мне, пришлось воспользоваться вашей помощью. Но наивны те, кто думает, что победа моя над ним была полной. Битва шла за три сокровища. За тело человека, за душу его и за дух. Душа досталась мне. Тела принадлежит Сатане. А дух… – Господь задумался. – А вот дух человека пока никому. Я не за тела человеческие боюсь. Их мне у него при всём желании не отвоевать. Да и он о душе человеческой не сильно печётся. Оба мы нацелены на дух человека. О духе человека все помыслы наши. Вот кто дух человека захватит, то и будет истинным правителем во Вселенной.