Стиг Лейф - Соломантик

Издав нечто похожее на стон, я сел, а затем быстро скатился с постели. В зеркальном отражении глаз все еще виднелись отблески сна. Будто я был болен гриппом с сильной горячкой и в стельку пьян одновременно. Вода показалась леденяще холодной. Помогало, и я подставил под струю лицо в надежде смыть с сознания остатки диких оскалов и уродливых масок. Вода стекла на грудь, пока я тянулся за полотенцем. Не было сил повесить его обратно, потому на обратном пути я просто перебросил его через дверь, прежде чем головой вперед рухнуть в постель и заставить себя снова уснуть.

Я словно разглядывал светофор, показывающий все три цвета сразу. Смотрел и смотрел, пока голова не перестала кружиться вместе с комнатой. Затем повернулся, включил лампу и взглянул на будильник. Циферблат показывал ровно без двадцати что-то. Именно «что-то», поскольку маленькая стрелка безвольно свисала вниз, раскачиваясь над шестеркой вперед-назад. Она стала вести себя так после ночи нечеловеческого надругательства над печенью, когда, вернувшись домой, я споткнулся о будильник. Я помнил, что упал из-за этого, но не помнил, чтобы часы лежали на полу, как и того, был ли я около шкафа, где те обычно стояли.

Без двадцати что-то. Я уронил голову обратно на подушку. Всегда без двадцати что-то. Без двадцати поднятие задницы. Без двадцати встреча. Без двадцати способность встать и без двадцати ее приход. Были без двадцати выходные. А затем, спустя невыносимую чреду минут, без двадцати отпуск. Эй! Что за черт?! Уже без двадцати гребаная пенсия. Суши весла, старик! И не забудь оставить лодку, ага?

И вот ты горбишься и трясешься, понимая, что было без двадцати что-то, хотя и не можешь припомнить, что именно, а потом писаешь в штаны. Слава Богу, спустя считанные минуты, ты забываешь и это.

Высунув ноги из тепла и спустив их на пол, где они наткнулись на брюки, я растер руками лицо.

День догорел, стрелка пересекла границу суток, и ночь вступила в свои права. Я попытался не отстать. На выходе отвесил шлепок радиоприемнику. Тот ответил на мой жест, разразившись очередным шоу из серии «Позвони и обменяйся избитыми фразами с ведущим», в котором ведущий был заносчивым мудаком. Я скрестил указательные пальцы и, шипя, поднес это импровизированное распятие к динамику.

Числа на экране изменились, когда я перескочил на другую волну, попав прямо на трек группы «UB 40». Как раз успел к заключительной части припева и стал подпевать «Kingston town». Регулятор громкости взлетел вверх. По дороге в душ я тряс задницей в такт музыке.

Затем, примостившись на краю кровати, с трудом натянул ботинки. Пряжка ремня застегнулась почти самостоятельно, а сам ремень скользнул под подтяжки.

Воздух ощущался и пах как-то по-новому. Я выглянул из окна спальни. Улица вибрировала сгущенной тишиной – словно жужжащее на свободной волне радио. Монотонный звук и музыка из гостиной только усиливали ощущение. Беспокойство не давало сидеть на месте. Господи, а я-то надеялся, что с возрастом оно поутихнет. Я подорвался и выкрутил регулятор громкости на усилителе в красную зону.

«I like it, I’m not gonna cry. I miss you, I’m not gonna cry. I love you, I’m not gonna cry. I kill you, I’m not gonna cry», орал Нарко Курт из «Нирваны». Я воткнул в розетку воображаемую гитару и стал изображать игру, выкрикивая слова песни Курту в лицо. Вероятно, небесный хор получил весьма любопытное дополнение в его лице. Он наверняка знает, как отжигать на арфе, заставляя ангелов нырять со сцены.

Кожаная куртка висела на спинке стула. Я подхватил ее и выскользнул за дверь. Плеер во внутреннем кармане ударился о ребра, когда я перепрыгнул сразу несколько ступеней. Затем похлопал по полам куртки, проверяя остальные карманы, и нащупал несколько кассет.

На тротуаре через дорогу главный «шизонутый карлик» улицы воспитывал своего пса посредством педагогических пинков носками военных полусапог и шлепков поводком. После нескольких ударов пес упал на спину, пронзительно подвывая. Он склонился над несчастным животным, прорычав что-то хриплым голосом. Неуклюжей походкой, с бутылкой пива в руке, из дома выплыла жена шизонутого карлика.

«Оставь собаку в покое, черт тебя подери», громко произнесла женщина. Похоже, у нее был заложен нос.

«Пошли, зажжем сегодня?» Она схватила мужа за руку и вцепилась в нее, на секунду потеряв равновесие.

Шизонутый карлик перестал бить пса. Быстро и глубоко вдохнул, вытирая рукой рот.

«В следующий раз я порешу тебя, тупая шавка», заорал он и потряс стиснутым кулаком перед мордой сжавшейся у ног собаки.

Покачиваясь, они с женой в обнимку двинулись по улице. Следом, поджав хвост к самому животу, хромал пес.

Через какое-то время безмозглый обернулся. Пес резко остановился, чуть отполз назад, а затем растянулся на тротуаре.

«Что, хочешь помириться?» спросил карлик и присел на корточки. Пес отреагировал на интонацию. Отполз в сторону и завилял хвостом, словно кто-то только что заменил ему батарейки.

«Иди к папочке», произнес мужчина и похлопал себя ладонями по груди. Пес подпрыгнул и стал лизать его лицо.

Каждый раз все происходило одинаково невероятно. Сколько бы над ними не издевались, собаки всегда прощали своих хозяев, хотя, с другой стороны, куда еще им было идти? Ведь не существует горячей линии для побитых собак. Сосед помахал мне рукой из окна местного паба – одной из бесчисленных питейных на улице под названием «Бульвар несбывшейся мечты». Я остановился на пороге и толкнул входную дверь.

«Как жизнь?» спросил громко и чересчур доброжелательно. Он поднял большой палец вверх, и лицо его слегка смягчилось.

Сосед выглядел стариком.

Но я знал его секрет. Видел, как он создавал свое чудо с полузабытой гордостью и любовью. Чудо заставило его распрямить спину и выпятить грудь. Этот человек точно знал себе цену, давая мне в руки самый красивый, зеленый и сочный огурец в мире. В тот день я удивил соседа до глубины души, восхитившись его фермерским талантом. Он стоял передо мной, упиваясь собственным успехом.

Ощущение какой-то правильности момента ошарашило меня, и я, заикаясь, произнес. «Это чертовски красиво, старик. Самый красивый чертов огурец, который я когда-либо видел».

Похлопал его по плечу и обнял за шею. Затем мы просто стояли и придурковато хохотали, толкая друг друга.

Чертов овощ значил больше, чем большинство прочего дерьма, которым занимались люди.

Я заказал два пива на баре и попросил поставить одну порцию за столик соседа. Получив свою, повернулся. Мы подняли бокалы и послали друг другу через весь зал молчаливый тост.

Поставив бокал на стойку, я задумался, а где же мой чертов огурец?

Выйдя на улицу, я застегнул куртку и поднял воротник. Старые пабы всегда нагоняли на меня меланхолию. Запах несвежего пива и застарелого дыма, ковер, на котором развелась целая экосистема проспиртованных микроб, и витавшее в воздухе горькое осознание того, что жизнь могла бы быть другой. Обращенные вовнутрь взгляды, перед которыми мелькают картины прошлого в таком блеске и великолепии, которого в действительности там никогда не было. «Старые добрые времена», как старое черно-белое кино, которое позже разукрасили, попутно выдумав хэппи-энд.