Григорий Аграновский - До и после моей смерти

«О, Господи!» – простонал он на бегу.

Ему пришлось еще долго бегать по тесным, кривым парижским улицам, натыкаясь на лавки торговцев и стены домов, перепрыгивая через ямы, при этом нисколько не утомляясь.

Наконец, энергия, выделяемая организмом, постепенно начала иссякать. Впервые за всю эту сумасшедшую гонку он смог осмотреться, чтобы понять, где находится.

Домой он вернулся, когда край неба на востоке уже начал светлеть…

Засыпая, Фламель успел подумать, что и теперь еще нельзя с точностью сказать, оказал ли эликсир на него то действие, которое должен был оказать, или это была только мгновенная и разовая реакция организма.

Но теперь он точно узнает это намного раньше, чем через 30 лет…

Между «до» и «после» прошло всего два часа…

Старый «ботаник» Вощинский, разумеется, не был похож на судью, зачитывающего смертный приговор, хотя, поставленный им диагноз именно таким приговором и был.

C «отсрочкой» месяцев на шесть, по оценке самого Вадима.

Странно, доктор своим интеллигентным, словно извиняющимся голосом, говорил убийственные для Гоши слова, а Гоша слушал их внимательно, но совершенно спокойно. Не было паники, ужаса, трагического чувства конца жизни и конца света. Будто речь шла не о смертельной болезни, а о каком-нибудь хроническом насморке.

Медленно, малыми дозами, как доводят до близкого человека роковую новость, мозг доводил до Гошиного сознания истинный смысл слов доктора – и сознание постепенно вживалось в него, приспосабливалось к нему, формировало новую реальность существования.

Сознанию требовалось время.

Всего два часа назад он был вполне счастливым человеком! Что изменилось за это время?

Погода.

Пошел мокрый снег. Крупные, тяжелые хлопья липли к лицу и одежде, словно кусочки бумаги – к наэлектризованной расческе в известном физическом опыте. Хотелось пройтись – погода, соответствующая настроению, как известно, лучшая для прогулок. Гоша доехал до центра города и медленно пошел по каким-то улицам.

Странно: ничего не изменилось вокруг.

Два часа назад произошло самое страшное – рухнула его, Гошина жизнь, а мир про это ничего не знает. И не хочет знать – ни про Гошу, ни про его жизнь. Миру все равно, уже две тыщи лет он занят действительно большим и важным делом – лепит большую Снежную Бабу. При чем тут какой-то Гоша? Кто такой этот Гоша?..

Уличная суета, шипение автомобильных шин по мокрому асфальту, мельтешение людей, каждый из которых уверен в том, что спешит по делу и в том, что его дело – самое важное.

Магазины, реклама, афиши…

Все как всегда – обычная, будничная жизнь большого города. «Отряд не заметил потери бойца». И даже если найти сейчас в этой толпе мужчину или женщину с самым добрым во всем городе лицом, схватить за рукав, остановить и сказать: «Послушайте, у меня несчастье, у меня – рак, я умру через полгода!» – в лучшем случае скажут что-нибудь стандартно-сочувственное, что может, все ещё обойдется, освободят руку с извиняющейся улыбкой – и убегут лепить своего маленького снеговика. А вечером будут говорить – кто-то по телевизору, а кто-то друг с другом на кухне – о непреходящей ценности каждой человеческой жизни.

Вот он, я! Я умираю, моя жизнь заканчивается – и какова, по-вашему, ее ценность? Во сколько вы оцениваете не абстрактную «каждую», а конкретную, мою жизнь? Где колокольный набат, сбор пожертвований, приглашения от мировых медицинских светил, кампании в СМИ?..

Да хотя бы, вместо вежливого освобождения руки и извиняющейся улыбки того, с самым добрым во всем городе лицом, его же, сочувственное: «Давай зайдем куда-нибудь, выпьем!»

Не-ет, не дождешься!

Впрочем, люди как люди. Он ведь и сам такой же.

Гоша вспомнил, как однажды зашел к Вощинскому в клинику – просто так, как забегают на работу к другу.

Когда попадаешь в онкологическую клинику, начинаешь любить человечество.

Чувствуешь себя виноватым перед бредущими по коридорам людьми – за свое здоровье, за свою непричастность к их беде. И в то же время – что-то вроде классового превосходства: слава богу, меня-то это всё не касается, у меня-то всё хорошо. Так подают милостыню нищему на улице – платят «отступные» за свое благополучие. За благосклонность судьбы…

У одного из кабинетов сидела молодая пара. У женщины «глаза на мокром месте», застывший взгляд и такая же поза… Мужчина, в строгом сером костюме, но с полуразвязанным галстуком, болтающимся на шее как петля, обнимал её за плечи, гладил руку. Изредка что-то говорил…

Мимо проходили люди.

Шаркающие, многие на костылях, похожие друг на друга – общее несчастье объединяет людей больше, чем общая радость – они, словно призраки, медленно брели по коридорам клиники.

Туда-обратно.

Больничный коридор стал их единицей измерения пройденного пути. Больничное расписание дня – их мерой времени. Но главное, что делало их похожими друг на друга – взгляд. Иногда совершенно погасший, иногда сосредоточенный, но всегда – потусторонний, обращенный внутрь себя. Словно в неожиданно наступившем цейтноте они торопились найти ответ на вопрос, над которым в суете предыдущей жизни думать было некогда: «Зачем?»…

Их судьбы, их жизнь, их истории болезней долетали до Гоши обрывками разговоров, услышанными случайно, мимоходом. Ему было жалко каждого. Каждому он мысленно желал, чтобы у него всё, в конце-концов, сложилось хорошо.

Но ему совсем не хотелось вникать в каждую из этих историй, не хотелось предлагать этим людям посидеть и выпить. Хотелось поскорее уйти из этого дома скорби…

На обратном пути, выйдя на лестничную площадку, Гоша снова увидел человека с галстуком-петлей на шее – на этот раз он беседовал со средних лет женщиной в фирменном медицинском халате. Обрывок разговора, услышанного, пока спускался по лестнице, невольно приобщил его к ещё одной человеческой судьбе:

– Мое мнение: вырезать всё в таком возрасте – кощунство!

– А что делать?

– Я считаю – можно побороться…

Гоша подумал тогда, что «можно побороться» – хорошая фраза: кто-то будет бороться за тебя, в общем-то, чужого человека, за твоё здоровье и жизнь. Мысленно пожелал им победы – и с облегчением вышел на улицу…

Снег уже не шел – стоял сплошной стеной, за которой слабо угадывались силуэты прохожих и городского пейзажа, размытые, как на картинах импрессионистов. Гоша, все это время не замечавший ни погоды, ни дороги, «вернулся в настоящее» и с удивлением обнаружил, что не понимает, где находится.

За плотной стеной снега виднелись лишь очертания улиц и домов – как карандашный набросок к большой картине, сделанный художником на ватмане. Ему вдруг стало весело: как здорово – заблудиться в городе, в котором прожил большую часть жизни, в самом центре, знакомом не хуже, чем собственная квартира!