Руслан Гавальда - Литературный оверлок. Выпуск №4 / 2017

Иногда Рудольф Нуреев верил, что влюбился.

Иногда говорил себе, что ему требуется нечто большее.

Он так долго ждал темноволосого моложавого мужчину, героя, в котором воплотилось бы все, что Рудольф Нуреев успел узнать о приключениях, о теле. Он готовился к встрече с ним, преобразовал себя в человека, достойного ее. И воображение никогда не рисовало ему щуплого, благопристойного обличия партнера, который не любит танцев, не любит поздних ночных прогулок. Человека, одевающегося с сомнительным вкусом, живущего в захламленной квартире, обладателя тощих ног и плоского зада.

Он сам удивлялся тому, что оказался способным тайком встречаться в клёвом баре с Фредди Меркьюри и продолжать любить Абдуллаха Амина. Раньше ему представлялось, что любая преданность небезгранична. Он полагал, что, начав уделять часть своей любовной энергии кому-то новому, человек лишает ровно такой же части того, кого любил. Однако его любовь к киргизскому муфтию города Ош осталась неизменной, по временам Рудольфу Нурееву казалось, что любовь эта даже усилилась. Он сохранил всю нежность, какую питал к нему.

Абдуллах Амин открыл глаза, когда солнце начало вставать из-за горизонта. А там, где ночью сверкали звезды, теперь виднелись бесчисленные финиковые пальмы, занимавшие, казалось, всю пустыню.

Он много раз слышал о миражах и сам несколько раз видел, как человеческие желания обретают плоть в песках пустыни.

С трудом выйдя из оцепенения, Абдуллах Амин поднялся и двинулся обратно, по направлению к финиковым пальмам.

Муфтий вновь подумал об Аистаиле. Вспомнил о том, что видел, и почувствовал: что-то должно произойти.

Абдуллах Амин шел молча. Он ни в чем не раскаивался и ни о чем не жалел. Если завтра он умрет, значит, Аллах не хочет изменять его будущее. Но он умрет, уже успев пересечь пустыню, узнать её безмолвие и глаза Аистаила. Ни один день его с тех самых пор, как он ушел из дому, не пропал впустую. И если завтра глаза его закроются навеки, то они всё же успели увидеть много больше, чем глаза других муфтиев. Абдуллах Амин гордился этим.

Внезапно он услышал грохот, и шквальным порывом неведомого ветра его швырнуло наземь. Облако пыли закрыло луну. Перед собой муфтий увидел своего ишака – тот поднялся на дыбы и оглушительно ржал.

Когда пыль немного осела Абдуллаха Амина обуяла никогда прежде не испытанная радость. За одним из цветущих кактусов сидел ишак. Помимо того, что морда его была Абдуллаху Амину знакома, виден был только один глаз. Если бы не исполинский рост, он походил бы на дикого парнокопытного чужака.

Ишак был неподвижен. Абдуллах тоже замер. Аистаил даже не пробовал спастись бегством. Где-то в самой глубине его существа разлилась странная радость.

Стало быть вот Аистаил, перед ним. Смерть более не страшит его, и через мгновение ишак станет её частью. А после та же участь постигнет и Абдуллаха Амина.

Аистаил между тем все не удирал.

Он был встревожен тем, что произошло. Ему удалось проникнуть в Аистаила, и за это, быть может, ему придется заплатить собственной жизнью. Не слишком ли дорого? Но он сам решился на такие ставки, когда продал свою душу, чтобы следовать желанию. Но двум смертям не бывать… Не все ли равно: завтра это произойдет или в любой другой день? Всякий день годится, чтобы быть прожитым или стать последним.

Абдуллах Амин стоял перед Аистаилом и не двигался, беспокоясь о том, что и эта встреча может быть лишь миражом.

Две с половиной минуты Абдуллах Амин внимательно присматривался к своему ишаку. И только тогда, когда он убедился, что тот неподвижен как огромная глыба из песка, зовущаяся египетской пирамидой, стал приближаться к Аистаилу.

Он приближался медленно, вспоминая тот ужасный день, когда, увлекшись сбором мескалина, бросил поводья и дал ему удрать.

Когда через несколько минут благодаря своей осторожности он поднялся над любимым беглецом, сердце его вдруг отчаянно заколотилось. Ибо перед ним, освещенная могучим солнцем и белизной песков, величественно возвышалась шерстка Аистаила.

Абдуллах Амин упал на колени и заплакал. Он благодарил Всевышнего за то, что тот позволил ему встретиться с парнокопытным.

Через пару часов причитаний арабской вязью с трудом шевеля трясущимися от вытия губами, он улыбнулся и начал спускать с себя штаны.

Когда Аблуллах Амин входил в него, маленький ишак покачнулся и заерзал.

«Кто-нибудь! Мне больно! Ради Бога, остановите его!», – отражалось на морде ишака.

Ловкие руки муфтия вцепились: «Нет!»

Затем последовали стон, кряхтения и визг, словно звучал целый реестр криков о помощи.

Расширенные зрачки ишака говорили: «Спасите!»

Они умоляли: «Прекратите!»

Увы, ишак оказался в одиночестве. За последние несколько месяцев сексуальное желание Абдуллаха Амина куда-то испарилось. Аистаил и решил, что никакого акта теперь днём с огнём не сышешь.? Тот, кто наблюдал за страданиями ишака – был всего лишь молчаливой пустыней. Озвучка происходящей сцены принадлежала лишь им двоим. Точнее – одному ишаку. Увы.

Морда ишака говорила: «Умоляю!»

Через мгновение: «О нет!»

Аистаил суетился, Абдуллах Амин неустанно входил – выходил, входил – выходил… Аистаил, силясь выбраться, безуспешно отбиваясь, извивался всем телом и крутил головой.

Надрывные его вопли словно парализовали всё в округе, эхом отражаясь от молчаливых колючек. И казалось, насилуют не одного ишака, а целое стадо. Он сопротивлялся. Его глаза шарили по жженному песку.

Наконец…

Абдуллах Амин ладонями стиснул уши ишака и зажмурился, побраговев при этом, как перепуганный мальчишка.

В эту секунду же и высвободилось заднее копыто. Правое. И высвободившись инстинктивно взлетело вверх. Попало Абдуллаху Амину в лицо. И как бы больно ишаку в этот момент не было, видит Всевышний, Аистаил того не хотел. Рефлекс. Это была сладкая, приятная боль.

Но рефлекс же сработал и во второй раз, когда Абдуллах Амин, неожиданно придя в восторг от заезда по физиономии, кончил в любимого ишака слишком яро, сделав ему больно повторно и повторно же вызвав поднятие вверх, но не одного копытца, а обеих, чем обеспечил себе еще два удара в грудь. Смертельных.

В миг Абдуллах Амин обмяк. Аистаил вздохнул.

Ишак немного постоял, ожидая, когда же после небольшой передышки муфтий возобновит своё насилие или, по крайней мере, отойдет от него и даст понять, что сейчас – пару минут – и они двинут домой, ибо нужно успеть ко времени вечернего намаза, но…

Через минуту, переминаясь с копыта на копыто, нервно подергиваясь (ведь если муфтий и любил после интима подержать свой елдак в тепле, то ишак лишь свыкся терпеть эту часть близости исключительно ради партнера), Аистаил обходил и обнюхивал скатившегося с него хозяина. Тот не отдыхал в блаженстве, но был мертв. Аистаил истошно заблеел, как будто в произошедшем целиком и полностью виновен был он.