Руслан Гавальда - Литературный оверлок. Выпуск №4 / 2017

Абдуллах Амин кончал и кончал! Его тело сотрясалось от непрекращающейся судороги. Сперма, внутри него, выстреливалась и горячим воском разливалась по стенкам ануса. Ишак кончил вместе с ним. Его хрип подтвердил его ощущения в анусе. Его сперма, заполнила Абдуллаха Амина до конца, начала выливаться и стекать по бёдрам. Движения муфтия замедлились, но он не остановился, пока не выдоил его до конца.

Дальше Абдуллах Амин провалился в сон. Это был не долгий, но крепкий сон. Проснулся он, когда солнце далеко перевалило за полдень, пора было собираться и двигаться в коттедж.

Муфтий быстро сполоснулся. Холодная вода очистила его, но уже не доставила ту приятную бодрость, как раньше. Быстро одевшись, он посмотрел на ишака. Абдуллаху Амину было как-то неловко перед ним, словно он его совратил. Однако Аистаил мирно пасся на берегу и не обращал на него внимание.

Всю оставшуюся дорогу Абдуллах Амин думал о том, что произошло. Для него как будто открылся новый мир. Мир ярких красок и ощущений. Хотел ли Абдуллах Амин повторения? Пока он не знал. Пока не разобрался в себе до конца и не мог ответить на этот вопрос однозначно.

Как бы печально это не было, но вскоре опасения Абдуллаха Амина на счет его ишака подтвердились.

Муфтий, познав незабываемых ощущений зоофилов больше не представлял себе жизни без них, Аистаил же привязался к нему и, так как другого сношения он не знал, Абдуллах Амин оказался для молодого ослика единственной возможностью удовлетворять свою страсть.

Клянчить телесного тепла у своего хозяина ишак по кличке Аистаил, конечно же, не стал, заранее воспринимая Абдуллаха Амина то ли за капризную бабенку, то ли за того, кому досталась в подарок его отсутвовавшая черта характера.

Эта черта характера действительно постепенно начала проявляться у муфтия.

Сейчас сношения с Рудольфом Нуреевым показались ему куда менее соблазнительными, и его силы иссякали намного раньше. Зато в этот же день, проходившие сношения с Аистаилом длились дольше, почему-то ему очень хотелось ишака, и он никак не мог им насладиться.

Рудольф Нуреев пробовал завести с ним разговор, но Абдуллах Амин оказался не словохотлив, вёл себя иначе, чем в остальные встречи и не изображал радости, видя Рудольфа Нуреева. Рудольф Нуреев почувствовал, что Абдуллах Амин полон страха и еле сдерживается, чтобы не заплакать.

В другой раз Абдуллах Амин угомонился быстро: аполлоновское тело Рудольфа Нуреева поражало его все меньше и меньше.

И наконец наступил тот день, когда к Рудольфу Нурееву Абдуллах Амин вообще не прикоснулся, зато с ишаком провёл почти весь день, но сношение с ним ему казалось таким же неземным, как и первое сношение на острове.

Тогда Рудольф Нуреев действительно сделался тревожен: его высокое самомнение не могло допустить в голову мысль о том, что он стал плох, что его возможно разлюбить и уж тем более найти ему замену.

Рудольф Нуреев решел напереть. Может быть, он излишне беспокоится и дело в том, что Абдуллах Амин просто болен? А может быть любимого партнера что-то тревожило?

– Как ты? – поинтересовался он.

– Все нормально, – ответил смущенно уставший муфтий, он хорошо понимал, зачем к нему явились, – Отлично. Слушай, поздно уже. Мне нужно выспаться.

Что означают эти слова, Рудольф Нуреев не понял. Неужели именно то, что Абдуллах Амин не хочет провести рядом с ним всю ночь?

– Да, пожалуй что поздновато, – согласился он. Голова его все еще немного кружилась – от собственной эрекции. Рудольфу Нурееву хотелось войти в Абдуллаха Амина, услышать похвалы своему искусству, залить семенем весь его пухленький живот, но…

– У меня завтра трудный день, – повторил Абдуллах Амин. – Тебе лучше уйти.

– Хорошо, – ответил Рудольф Нуреев. Лицо его вспыхнуло, однако заставить себя потребовать каких-то ответных услуг он не мог. Не мог унизиться до такой степени. Он встал, прекратил раздеваться. И пока он одевался, Абдуллах Амин сказал:

– По-моему, я тебе не говорил. Я собираюсь прекратить нашу связь.

– О, – Рудольф Нуреев застыл.

– А ты никогда о женитьбе не думал?

– Нет. Никогда.

– Подумай. Парень ты видный, можешь найти себе по-настоящему хорошую женщину.

– Это не то, чего я хочу, – сказал Рудольф Нуреев.

– А чего ты хочешь? Сделать карьеру вот на этом?

– На чем?

– На этом. – Абдуллах Амин обвел рукой голую комнату, – На пидорских делах.

– Мне нравятся пидорские дела.

Абдуллах Амин покачал головой.

– Хочешь увидеть фото моего нового партнера? – виновато спросил он, наверное от того, что ему больше нечего было сказать.

– Не очень, – шепнул Рудольф Нуреев в ответ.

Абдуллах Амин ушел в соседнюю комнату. И вернулся с фотографией в серебряной рамке.

– Это он, – сказал Абдуллах Амин, и показал танцору снимок подаренного им же ему ишака с жемчужными бусами на шее.

– Хорош?

– Очень хорош. Ну ладно, мне пора.

Абдуллах Амин стоял посреди спальни с фотографией в руках. Лицо его раскраснелось, глаза светились.

– Я хочу тебе кое-что сказать, – произнес он.

– Что?

– Я проделал все это только для того, чтобы посмотреть, понравится мне или нет. Когда человек собирается изменить для себя всю жизнь, у него, естественно, разыгрывается любопытство. И знаешь что? Меня чуть не стошнило. Меня на наши пидорские дела теперь блевать тянет.

– Сочувствую, – сказал Рудольф Нуреев. – Спокойной ночи.

– Так что я должен поблагодарить тебя. За то, что ты помог мне понять, кто я.

– Было бы о чем говорить. – Рудольф Нуреев вышел из комнаты. Выходная дверь, пока он искал на ней ручку, слегка плавала перед его глазами.

– Спокойной ночи, – произнес за его спиной Абдуллах Амин.

Молодой красавец мужчина стоял вблизи двери бара, пил пиво. Стоял, освещаемый лампочками музыкального автомата, так, точно быть настолько большим, тёмноволосым и красивым, иметь такую крепкую, тяжелую нижнюю челюсть и плечи шириной в дышло плуга – дело самое обычное. Для этого бара он был крупноват. Даже дядюшки явно побаивались его. Управиться с нервным юнцом из умирающего текстильного городка им труда не составляло. Они умели насмешливо и непреклонно разговаривать с каким-нибудь худеньким пареньком, выставляющим напоказ сооруженную на скорую руку уверенность в себе, поскольку знали, что творится в его душе. Знали, что такое страх, знали лучше кого бы то ни было. Они жили в страхе и пережили его.