Игорь Олен - Инкские войны. Incas

Висли из-под его пумьей морды белые космы.

Вечером из загона дети перенесли навоз по кварталам на топливо и рассеялись.

Мать пряла пряжу. Чавча, услышав: «Сотне собраться!» – с дудочкой влез на стену, чтоб видеть сходку. Низкий пузатый вождь с жезлом вёл:

– Я Кáрак! Надо люд на войну! Я сотник! Пýрехи в семьях Кой и Вискача крепкие, мы от них пошлём. Брат сказал – брат мой инка-по-милости Вáрак: войны кровавые! Надо скот пасти, надо крыть мой дом крышей. Тките ковры мне, – брат Вáрак едет. Надо работать!

Благообразный старик приблизился.

– Растолкую. Кáраку-сотнику кто лучше дом покроет и изготовит ковры? Кто? Кой и Вискача нижней пятидесятки, Óскольо и Тарука – верхней. Семьи – опора сотни. Это все знают. Их пошлём – обеднеем. Это нельзя. Старые мыслят за всех и знают: слать надо пýрехов вроде Йýки и Пако, кто непутёвые. Если требуют лишний труд, кто даст, а? Йýки? Он год ленился! Он не работает, он…

– Хворь ела! – встрял пýрех с язвами на лице.

– Кой работали! – отмахнулся старик-старейшина. – А у них две руки, точно как у тебя. Кой должны – да? – работать? ( Гневные возгласы: «Не должны! ») А им лень твою не скрывать бы, а поднять пустошь, – сотня б окрепла… Ты духов предал! Чем ты их кормишь? Кто к пампай-рýне ходит? Чья жена девок плодит-плодит? Сотня вашей стопой быть не хочет. Сотня вам говорит: воюйте и отличитесь, Йýки и Пако. Духи дадут – вернётесь, как вот наш Вáрак, инка-по-милости.

– Вот как мой брат, конечно! Я стал куракой. Брат помог! – нёс Кáрак.

Благообразный старик продолжил: – Мне, как старейшине пятисотки, дóроги все, скажу. Надо, чтобы и Пако богат был, и чтоб наш Кáрак стал пятисотником. Почему наша сотня в óбщине третья? и на торжественных смотрах третья? Будем стараться – нас отличат, зéмли дадут; нас выделят – и начнём свою óбщину. Иль не нужно?

– Нужно, Амáру! Нужно, старейшина! – надрывались Вискачи, Óскольо, Кой и прочие. – Склон бы нам южный в пашню! Нам бы канал к наделам!!

В гвалте один, скрывшись, через сады шёл к речке (не замечая кравшегося вслед Чавчи). Костёр светил у лачуги на стриженую красотку. Спрыгнула с ивы кошка, гневно мяукнув.

– Кто?

– Пако.

Женщина помешала в горшке.

– Давно не был. Чего пришёл?

– Говорить.

Пако – жилист, среднего роста; вспыхнувший уголёк осветил его губы.

– Поговорить пришёл. Жена льёт слова: мол, работай, чтобы десяцким стать. Я не сладкая кость, но толку? Óскольо и Вискача лучшие земли взяли, а на моей день и ночь трудись – уродится лишь воробьёв кормить. Мне б, как ты вот, жить вольно!

– Много ты о моей жизни знаешь! – Женщина принесла чашки. – Я без людей здесь. Ходите ночью; женщины, те и днём меня сторонятся, чтобы их в поле не выгнали: не хотят вольной жизни. Так-то!

« Мужчины общались с ними с огромным пренебрежением. Женщины не заговаривали с ними под страхом заполучить это ж имя и быть остриженными публично, признанными гулящей… Звали их не по имени, а – пампай-рýнами, что переводится – проститутками ».

– Чад моих убивают… Так что не хмурься, слов обо мне не ври… Что брал жену, коль в тягость?

Она налила уху в чашки.

– Как не брать? У отца жить нельзя, без жены ни земли не дадут, ни дома. Где у нас холостые, коль не увечные? – Пако взял чашку и отхлебнул. – Прощаться я. На войну иду.

– Куда?

– В Чили. К арауканам. Их нет свирепее, лам тупых!

– Да не ламы они, а люди. Что им жалеть нас? Под инками чтоб ходить, как мы? Своё мы забыли, на кéчуа говорим… Разве мы кéчуа? – она фыркнула.

– Пóкес не трусы, – вёл Пако. – Все Стороны покорили! Лучшие воины! Вáрак стал инка – инка-по-милости – за войну в Чунчу и в Мусу-Мýсу!

– Мы покорили? Инки! Мы у них воины и прислуга. Думаешь, белая шерсть в ухе – то уже ровня им, златоухим? К югу от нас есть сáнку, носят в ушах костяшки; к северу – тáмпу, носят в ушах солому. Ламам мы кисточки на ушах заплетаем – точно так инки нас всех пометили… – Она выплеснула суп кошке и отошла в лачугу, откуда пришла с трещотками на лодыжках и с барабанчиком. – Хватит нам про печальное. Взвеселю тебя!

В Тауантин-сýйу – стране Четырёх Сторон Света – не было женщин без барабанчика; шлюхи были искусницы в барабанной игре. Колотушка стучала, трещотки дёргались. Прятавшийся в кустах Чавча дрожал в волнении, наблюдая. Стриженая пела:

Она, смолкнув, села на корточки, тронула стриженный волос свой. Кошка ластилась… Крякнула в речке утка, и Чавча, выбравшись из кустов, пошёл домой садом. Благоухание разлилось до звёзд.

Дождавшийся Укумари отвёл его в дом вождей. Близ печки пожёвывал коку Кáрак, старейшины же стояли. Благообразный Амару молвил:

– Ты сочиняешь? Óбщина поручает тебе сочинить величальные инкам-по-милости тысяцкому и Вáраку, земляку. Покажи в словах, как достойны и как мы любим их.

– Песню, – встрял Кáрак, – как бил врагов брат Вáрак, пил с Ясным Днём давай…

– Подь, мальчик, – кончил Амáру. – Ты, Укумари, будь здесь…

Паря в мечтах, Чавча брёл и очнулся на тракте от крика:

– Кóхиль спешит не ночует!

На станцию прибыли. Пришла стража. «Кто и куда?» Чин поднял руку – и на запястье блеснул знак власти. Чин был с послом, путешествовавшем в империи волей Куско (занятого сбором данных о государствах севернее Айаваки перед войной с ними, мнившего преждевременным приём Кóхиля до получения нужных сведений как основы аргументированных бесед). Кóхиль, маясь задержкой, как и неведеньем относительно развивающихся событий, мстил гиду, мотаясь по захолустьям, вместо намеченных Тýпак Инкой Йупанки осмотров кусканских и пр. внушительных видов. Мстил он и тем, что устраивал тайный план: встречу с лидером оппозиции Титу Йáваром, о каком узнал у трусливого и тщеславного папамáркаского Римаче.

– Спать? – спросил чин.

– Спросят меня: что видел? Кóхиль ответит: спал? Врать станет сны?! Тумпис грозен, могуч, хочет жить в дружбе с Куско! Не останавливаясь, идём!

Чин, вздохнув, двинул дальше. Сам без сил, Кóхиль рад был, что досадил-таки подданным Сына Солнца, кой уклонялся от встреч, муча высокогорьем, где каждый вздох щипал горло, веки горели, как обожжённые, а ладони и губы трескались.

– Мы к утру явимся в Паукар-тáмпу?! – он проорал. Здесь, в горах, чтоб слышали, надо орать.

– Придём.

– Я, великий батаб, – выскользнул шип дипломатии, – знаю, что Паукар-тáмпу главный город Востока. Сколько дней до границ его?

– Десять лет плыть рекой, – лгал чиновник, наставленный Амару Тýпак Инкой, канцлером.