Игорь Олен - Инкские войны. Incas

– Я не верю, что сей страной управляет лишь Титу Йáвар. Или он солнечной крови?

– Предок наместника Титу Йáвара – Солнце. Инки – солнечной крови все до единого.

– Тумпис воюет – сто двадцать тысяч бьют врага. А Восточная Сторона?

– Дважды по двести тысяч, – вновь лгал чиновник.

– Как Киту, младший брат Тумписа! – Кóхиль, восстановив престиж, стал чиновника соблазнять. – Умный! В Тумписе бы народами управлял, как Набольший Господин ваш…

Люд в масках, выскочив из засады, поубивал воинов; а остальных погнали. Чиновник явил знак власти, но великан в шкуре пнул его. Ночь карабкались с кручи на кручу; днём шли в тумане; в сумерках были под городом, к коему взошли лестницей. Там гид Кóхиля с криком: «Мы у Ольáнтая-самозванца!» – кинулся вниз со скал.

Кóхиля великан в шкуре ввёл во дворец, явив инке с серебряно-седым волосом и кураке с нежной улыбкой.

– Что он за племени? – рек Ольáнтай. – Где ты нашёл его, Чара-Пума?

– Где? На дороге в Паукар-тáмпу. – И великан в шкуре хмыкнул.

– Я посол Тумпис! – нёс Кóхиль, портя речь; замечена снисходительность в нас к неправильно говорящим как к неумеющим здраво мыслить, стало быть, к существам неумным. – Хожу и друзья ищу! Со мною вино, безделицы для подарков. Будем посмотрим?

– Инка, Ольáнтай, пусть принесут кладь, – молвил нежноулыбчивый.

Чара-Пума ушёл. Лот Кóхиля ввергся в бездну.

– Ольáнта – инка?! Я видел в Куско чима-панака, айльу-панака, инка-панака. Ольáнта какой клан?

– Ответь, Пики-Чаки.

– Ольáнтай – он честного благородного рода, – молвил вельможа.

– Мне поручали: ты ищи честных, – врал посол с жаром. – Кóхиль нашёл таких!

Чара-Пума внёс полихромный сосуд.

В чаши влилось пунийское, после многих глотков лот упал зá борт вновь.

– Молчат об Ольанте, честном и благородном, в Куско.

– Куско, – признал Пики-Чаки, – предал героя из-за упрямого Пача Кýтека…

– У которого Коси-Кóйльур?

Горцы застыли.

– Что в подземелье?

Через мгновение он болтался, вздёрнутый, а отпущенный, лишь оправился и на требованье вещать вскричал:

– Я раб? Я не раб! Я знатный! Спи-отдыхай сперва!

В комнате с ложем из трав дали ужин. Ночью он из окна видел кручи под лунным светом, слушал гул речки где-то вдали внизу, споря с Хачем как с политическим оппонентом, ибо Хач начал: «Ведь невозможно растерзанной плавать рыбе и без гримас взирать на того, кто спасения ищет в Куско! Лучше мне в рабство, чем умолчать, что Кóхиль есть вошь безмозглая. Не умалчиваю отнюдь!» – «Смеялся бы, видя, как Хач наш, медуза, мелкий батабишка, расплывается перед Тевой и Качи. Но служу Тумпису, а не Куско, где и шпионю…» Вспомнилась присказка: вошь убьёшь, но глиста не достанешь, – что значило: Куско прихлопнет Тумпис и Киту, если не хватится внутренних паразитов. Он, Кóхиль, мудрый великий батаб, их вскормит!

В полдень чья-то рука отвела дверной полог, и Пики-Чаки, пышно одетый, молвил:

– Инка ждёт.

Выбрав особые золотые – дипломатические – напяточники, сунув меж бёдер под пояс ленту, в синей верёвке с сложенной сзади циновкой, Кóхиль закончил шапкой страшных размеров. Путь до приёмного зала выдержан в тумписском церемонном чине с неподражаемой игрой тела (необходимой для сохранения в равновесьи шапки).

Не шевелясь, ждал Инка Ольáнтай со скипетром в длани; рядом придворные. Чара-Пума был с палицей.

Сузив глаз, Кóхиль крикнул:

– Знатный великий батаб, смерд Тýмпальи Вечного, государя Великого Тумписа, пред тобой! Тумпис Великий сосёт грудь Матери-Моря к югу от Манты, где правит Тева, западней Киту, где правит Качи. Тумпис друзей ищет!

Сняв с себя пояс, составленный из златых пумьих морд, он пустил его к стопам Инки пó полу.

– Я, – завёл из толпы вельмож старец, – верховный жрец Рау-Áнка. Слушай. Что не нашёл друзей в Куско? Также зачем ты шёл в Паукар-тáмпу, где был пленён? Что друзей ищешь вдали от… Тумпица, ты сказал?

Щёлки остались от глаз Кóхиля.

– Пума, – начал он, – нацепляла колючек и, чтобы снять их, ластилась к лису, – так и избавилась. Жрец, вопрос тебе: будет кондор дружить с попугаями, коль есть сокол? Виден ли от подножья камень на пике? Кто не пойдёт за счастьем? Шёл я к одним, попал к вам, к честным нужным.

Старец ответил: – Наш союз будет, если ты нам расскажешь о Коси-Кóйльур.

Ольáнтай вздрогнул.

– Слушайте… – Кóхиль сложил из рук раковину. – Жил я в Куско, кушал враньё, что вот-вот меня примут. Ночью гулял возле Дома Избранниц, чтобы проверить: из золота его стены? – и заглянул под них над ручьём. Лик Зари, мне представ, спросил воркованьем: «Кто ты?» Я сказал, что я местный курака, – чтоб не пожухла девственность в смерче слов о великом батабе дальнего Тумписа. «Ходишь ночью, будто разбойник», – сказали мне. – «А разбойники дарят подарки?», – спросил я и протянул колечко. Ручка взяла его. «Уай, курака, буду любить тебя, как отца и брата! Подь к Сыну Солнца: в Доме Избранниц сестра твоя Коси-Кóйльур, скажи ему, и племянница Има-сýмак».

Ольáнтай, согнув скипетр в дланях, встал.

– Вдруг зашумели за той стеной, – кончил Кóхиль, – вместо Зари взялась рожа с факелом. «Любодей окаянный!! Портишь дев Солнца?! Бей его!!» И я скрылся.

Ольáнтай шагнул от трона.

– Война! – произнёс он бледный.

Верховный жрец шагнул тоже, и по морщинистым и сухим, как берег Перу, щекам его текли слёзы.

– Славой кончишь войну, Ольáнтай! Верни власть кланам Нижнего Куско! Пусть на стезю вечных войн станут инки и напоят Солнце варварской кровью, дабы взвалил Он на плечи падший порядок!

Кóхиль не шевелился. Страсти рвались под синей верёвкой вкруг его тела, думы кипели под скошенным его лбом. «Ах Пуч! Что деется! Горлица сворковала – галки распрыгались». Обнаружилась и взята была на учёт ещё одна группа инков – некакие гривастые , противоставшие косоплётам и правящим инкам: стриженым !

Ольáнтай начал:

– Я вас спасал от инков, я был ваш царь. Пусть горцы помогут мне. Жива моя горлинка Коси-Кóйльур! Дочь моя Има-сýмак в Доме Избранниц. Поэтому говорю: война! Вырву у инков я моих милых!

Все забряцали оружием и вскричали:

– Будь Набольший Господин!

– Пусть сына даст тебе Коси-Кóйльур!

– Начни династию!

– Мы пойдём с тобой!

– В ламе – воля богов, – сказал Рау-Áнка.

Все двинулись из дворца на площадь, обставленную домами. Жрецы привели животное; ветер тряс завитки чёрной шерсти. Кохиль продрог. Край жуткий, собран из гор – будто волны окаменели, во впадинах взялись чащи и племя, чуждое Тумпису… Ламу кинули на алтарь. Старец, убив её и вручив нож подручным, гадал по сердцу и лёгким.