Анна Райнова - Безымянный замок. Историческое фэнтези

Уродец на удивление прытко подбежал к нему, прокаркал нечто нечленораздельное, верно, благодарность, и, вырвав короб из рук мальчика, бережно спрятал его под грязный плащ, с таким благоговением на лице, будто шкатулка представляла великую ценность, накинул капюшон и поспешил прочь. На руках парня остались красные полосы, которые он, позабыв о трапезе, поспешил к колодцу смывать. Остервенело тёр ладони, но липкая краска долго не сходила.

Тогда Мечислав про Удо ещё ничего не знал. Дружина князя только что вернулась. Для прислуги оруженосцев и их помощников времена настали хлопотные. Наверное поэтому случай истёрся из памяти. Сердце рыцаря заныло, когда он подумал, что и это позабытое им за давностью лет мимолётное происшествие каким-то странным образом связано с гибелью названного брата. Верно та шкатулка вовсе не краской выкрашена была, а кровью. От этого предположения его бросило в дрожь, и он продолжил путь, терзаясь сонмами противоречивых мыслей.

День прогрелся запоздалым октябрьским солнцем, Мечислав скинул плащ. Серко шел лёгкой рысью по распрямившейся торной тропе, некогда бывшей знатным шляхом, по которому и до сей поры ещё сновали редкие обозы с солью, рыбой да янтарем. Резкий порыв ветра привёл в чувство ушедшего в себя путника, только теперь заметившего, что впереди у горизонта, куда хватает глаз, распластался новый лес. Мечислав поторопил скакуна, но упредить солнце не успел. Едва въехав на опушку леса, он спешился возле большого камня, стреножил Серко и сел перекусить.

И снова навалились мысли, неотвязные, непрошенные. Чтобы избавить разум от их беспрерывной, терзающей душу череды, Мечислав вырвал из травы белевший пышной шапочкой тоненький одуванчик, дунул на прозрачную головку, как в детстве, что есть силы – лёгкие пушинки разлетелись во все стороны. Затем, словно стараясь уцепиться за прошлое, рыцарь вынул из-за пазухи медальон Иоанны. Надо же какое совпадение и у Агницы ромашки в волосах, только что не пахнут.

– Образок убери, Мечиславушка, жжёт больно, я приблизиться не могу, – словно отвечая его мыслям, сказали неподалёку.

– А к чему тебе приближаться? – нежданно воспротивился Мечислав, сам не понимая, отчего не хочет мешать тайное свое прошлое с удивительной тайной настоящего.

– Не такой уж безлюдный и пустынный этот шлях. Тишина обманчива. Расселся тут, нам до темна к сосновнику добраться надо. Убери образок, говорю, а не то передумаю тебе помогать.

– Ты из ларца, разве можешь передумать? – справедливо усомнился Мечислав, но образок за пазуху спрятал, незачем Агницу злить.

– А хоть и из ларца, – уже гораздо ближе проговорил серебристый голос. – Охранять тебя не обязана.

– Прости, я не знал, что образок тебе помеха.

– Прощаю, вижу, дорог он тебе. Знать, любимая на дорожку дала?

– Дорог, – сказал, как отрезал Мечислав.

– Что ж, коли говорить не хочешь, молчи, но прошу тебя, поедем. Время не ждёт.

Рыцарь молча поднялся, спрятал в суму свой нехитрый обед и свистом подозвал Серко. Жевавший пожухшую траву конь, навострив уши, боязливо глянул на хозяина и, неуверенно попятившись, тихо заржал. Мечислав позвал ещё раз, скакун не сдвинулся с места, но какого же было удивление рыцаря, когда он услышал за своей спиной тихое ответное ржание. Человек обернулся – безлюдная пустошь дышала поднявшимся к вечеру ветром. Тут Серко вновь подал голос и опять получил ответ. Мечислав замер, изумлённо вслушиваясь в странный диалог и изумился ещё больше, когда Серко сам направился к хозяину, волоча за собой упавшие на землю поводья и стал перед ним, покорно склонив голову.

– Чего столбом застыл, трогай. Это Ласточка моя с твоим конём поговорила. Чай не безлошадная я, мочи нет по кривым тропинкам ножки топтать, – поторопила его Агница.

– Можно подумать, ты их топчешь, – язвительно огрызнулся рыцарь, поспешив подняться в седло.

– Топтала, – эхом отозвалась волшебница. – Только давно это было, теперь вот тела нет, а душа, она всё помнит.

– Значит…

– Да, я тоже смертной была, обычной, из плоти и крови. Жила точно в раю, воду носила, венки плела, песни пела, свободная, как вольный ветер, а вот теперь даже травинку погладить не могу, пальцев не чувствую, а что чувствую, совсем иначе. – Голос прервался, Мечислав подумал, что если бы мог сейчас видеть Агницу, увидел слёзы в её глазах, такая неизбывная тоска звучала в голосе. – И верно пахла хорошо, может и ромашками, как Иоанна обожаемая твоя, не знаю, но от ухажеров отбоя не было.

– Иоанна, невеста моего брата названного, а не моя, – почувствовав, как к горлу подступил непрошенный ком, оборвал монолог Мечислав.

– Сам себе не ври, слушать противно. Скажешь не о ней ты всю дорогу грезишь, вона как в ромашки бросился третьего дня.

– Ты видела ромашки? – изумился рыцарь, он-то решил, что рассудком помутился тогда.

– Не просто видела, это я их тебе и нарисовала, а то совсем закручинился свет мой Мечиславушка.

– Вот, значит, как… – повернулся он к собеседнице, едва скрывая возмущение. И разом осёкся, увидев в сгущавшихся сумерках грациозно восседающую на белоснежной в серых яблоках призрачной кобылице, юную деву ангельской красоты. Волна огненных волос, разметавшись по белому одеянию, струящимся плащом укрывала спину, тонкие пальцы сжимали светящиеся поводья, бездонные очи, в которые, опасаясь потонуть, побаиваешься глядеть прямо, длинная лебединая шея, а над высоким чистым лбом ярко белеют ромашки. Затаив дыхание, рыцарь разглядывал Агницу, в светящемся образе которой невероятным образом сплелись воедино нежные черты некогда обожаемой Эльжбеты и волнующий взор Иоанны, невольно сглотнул слюну. Спутница хитр о улыбнулась. Смотреть на Агницу одновременно было и больно и чудо как хорошо.

Тут прямо из-под копыт Серко выскочил и что есть прыти, устремился прочь вспугнутый заяц. Твёрдая рука в мгновение ока выдернула из колчана стрелу, тетива зазвенела, выпуская на свободу верную смерть. Подстреленный зверёк заметался впереди. Рыцарь, пришпорив коня, подъехал ближе, не спешиваясь, поднял за стрелу подрагивающую в агонии добычу, и ловко приторочил к седлу. Ласточка тихонько заржала, Серко, точно привязанный, поспешил вернуться к поджидавшей его неподалёку изумительной красоты кобылице, тем самым вернув Агнице и Мечислава.

– Едем, сосновник к нам не придёт, – ласково напомнила берегиня.

Мечислав кивнул, позабыв прежнюю обиду. Слишком хорошо было смотреть на милое, казавшееся по-детски беззащитным, улыбающееся личико. Невозможно одной лишь улыбке её не простить все, что бы ни сделала его очаровательная хранительница.

Когда они добрались до терпко пахнущего хвоей леса, ночь уже затянула небо ярким звездным пологом. Млечный путь светился едва видной дорогой, пересекавшей небосклон, рядом горели Плеяды и величественный Сириус, над самой головой торжественно сиял царственный крест Лебедя, а на севере виднелась Кассиопея в виде перевернутой заглавной буквы его имени и ярчайшая Капелла созвездия Возничего, мерцавшая то желтым то красным. Все, как рассказывал когда-то в давнем отрочестве астролог князя. Ныне покойный старик, любивший Мечислава как собственного внука, и часто водивший его на стену, подальше от сигнальных огней или на донжон, на самый верх, обнимал небо руками и рассказывал, рассказывал…. Особенно про Регул, его звезду, и про Капеллу, своенравную, а ныне будто подмигивающую: в точности, как его берегиня.