Анна Райнова - Безымянный замок. Историческое фэнтези

– Как же ты играешь! – едва слышно прошептал Мечислав.

– Тебе понравилось?

Он часто закивал.

– Это так, игрушки. Не могу без музыки жить, вот и изловчилась играть ветром в сосновых иголках, а если правду говорить, то просто шалость, а не настоящая мелодия. Вот, если бы у меня была моя…

– Что? – сочувственно переспросил захлебнувшуюся последним словом Агницу.

– Не важно, нечего теперь об этом, тебе выспаться надо, а тут я со своими разговорами, – Мечислав заметил, что Агница прячет слезу. И снова ком встал в горле, захотелось обнять ее, прижать к себе и плакать.

– Расскажи, всё легче будет.

– Не сейчас, Мечиславушка, – заставив душу рыцаря на этом слове запеть звенящей струной, взмолилась берегиня. – Говорить об этом больно, да и не к чему. Разве словами горю подсобить можно?

– Кто посмел тебя обидеть? – он настойчиво потребовал ответа, будто и вправду сейчас отправился бы в новый поход мстить обидчику.

– Ну что ты, это я сама, сама себя обидела, и… хватит. Ночь впереди долгая, тебе нужен отдых, утром снова в путь. Ты ложись, а я тебя баюкать стану, и будет тебе тепло и уютно. Спи.

Земля вдруг сделалась мягкой, будто он лёг на облако. Агница села рядом и стала едва слышно петь, Мечислав ощутил тепло и спокойствие, давно его не посещавшее. Вздохнул тихонько, как в далеком детстве, и скоро забылся лёгким, прозрачным, точно кисейное покрывало, сном.

Вот только долго спать ему не пришлось. Где-то на средине ночи кисейное покрывало его берегини чуть приподнялось, он услышал сквозь сон нервный всхрап Серко. Еще один всхрап, кажется, конь почуял чужого.

Сейчас или никогда…

Горизонт скрылся в туманной дымке. Слабый зефир, лениво трепля паруса, подгонял когг в сторону ливонских земель. Прошло уже три дня с момента отплытия, а Анджей все никак не мог привыкнуть к новому своему имени и к башмакам, да ко всему происходящему на судне. Рвался назад в ту самую рощу, где он так часто виделся с Габриэлей. Ведь он не пришел на свидание, девушка, наверное, ждет. А, может, уже перестала ждать, ведь столько поклонников было до него, и после будут.

Сердце кольнуло, как у давно не вспоминаемого Комы. Анджей поморщился и обернулся на когг. Вагант стоял на носу, у самого бушприта, неторопливо покачивающегося в такт лениво перекатывающимся волнам, над головой трепыхался рейковый парус фок-мачты. Палуба пустовала, только в «вороньем гнезде» находился матрос, невесть что выглядывавший в синем мареве, впрочем, он там едва не ночевал. У тяжелого румпеля 8 8 Рычаг, управляющий хвостовым рулем судна. на кормовой надстройке недвижно стоял рулевой.

И тишина. Будто на корабле-призраке. Единственный раз Анджей слышал голоса матросов, когда когг выходил из Купеческой гавани и на Балтике разыгралось волнение. Менестрель, не привыкший к морским прогулкам, повис на леерах, склоняясь над пучиной, чувствуя, как содержимое желудка неудержимо просится на волю. Матросы, не обращая на него внимания, взбегали по вантам на реи, стягивали паруса, оставили лишь латинский на бизани, для лучшего управления против упрямого встречного ветра, норовящего загнать когг обратно – уж лучше бы так и случилось! Румпель рвало из рук рулевого, не выдержав напора разгневавшейся стихии, он подозвал помощника; вдвоем навалившись на тяжелый деревянный руль, они равняли корабль по заданному курсу – Кудор оказался еще и лоцманом – переговариваясь на неведомом Анджею гортанном лающем языке. Несколько коротких фраз – вот и все, что услышал менестрель. Когда волнение утихло, матросы разбрелись, приводя потрепавшийся такелаж в порядок, подняли паруса и снова исчезли. Потом появлялись то здесь, то там, словно тени, поправляя вооружение, стягивая и отпуская леера, безмолвно сменяя друг друга.

Герес так же почти не удостаивал вниманием своего крестника. Вечером после бури, когда Кальциген немного пришел в себя, он позвал менестреля в каюту. Анджею странно было слышать новое имя. Он не сразу понял к кому обращается хозяин, но Кудор пришел на помощь и приоткрыв дверь покоя, поманил его рукой; менестрель встряхнулся, точно заблудшая собака и поспешил спуститься в опочивальню таинственного богача.

Впервые он видел подобное убранство. Нет, Анджей и прежде лицезрел изысканную отделку комнат, но те дома стояли на земле, а этот путешествовал, однако по тому, сколь роскошно и вычурно обустроен когг изнутри, его можно было назвать плавучим дворцом. Спустившись в каюту, Анджей замер на пороге, не решаясь войти во внезапно открывшиеся ему роскошные комнаты. Он много слышал о неземном богатстве Гереса, но то, что видел сейчас стоило вдесятеро против всех слышанных за последний месяц кабацких баек.

Комната, куда Анджей попал поначалу, виделась как бы гостиной, чьи стены украшали дорогие шпалеры 9 9 Безворсовый тканый настенный ковёр, позднее именующийся гобеленом. с изображениями неведомых животных, коих повергали доблестные воины в сверкающих доспехах или могущественные чародеи в цвета звездной ночи одеждах. Надписи арабскими завитками сопровождали рисунки, но что именно означали сии письмена менестрель мог только догадываться. На низких столиках стояли золотые и серебряные вазы изящной чеканки и блюда, в которых находились неведомо как завезенные в эту даль кисти спелого винограда, источавшего дивный аромат, наливные яблоки, груши, персики и еще много неизвестных музыканту фруктов самой причудливой формы.

Хозяин поманил его дальше. Менестрель послушно прошел вслед за Гересом в его покои и не мог скрыть восхищения, едва слышно ахнув: открывшаяся комната полнилась светом и жизнью – прямо напротив входа, а так же по стенам, потолку и полу, пролегал единый ковер, столь изумительной отделки, что Кальциген затаил дыхание, разглядывая его. Пустозвоны Купеческой гавани частенько говаривали о волшебном ковре, естественно, никогда в глаза не видя, баяли, будто это один из множества кусков знаменитого в былые столетия «Весеннего ковра» персидского царя Хосрова Первого, чьи ткачи создали громадное полотно в честь доблестной победы его войска над римскими легионами и завоевания Аравийского полуострова. После падения Персии новые арабские правители захватили в качестве военной добычи и это сокровище, а дабы не обидеть друг друга, разделили его на части. Слухи ползли дальше, рассказывали, что не то сам старый хозяин когга, не то отец его отца, – кто знает, сколько живут эти чернокнижники? – участвовал в дележе добычи и присовокупил центральную часть к своим богатствам. Так она, вместе с судном, перешла к Гересу.

Вымысел это или правда, но ковер потрясал воображение. Земля на полотне вышита была нитями из золота, вода изображалась прозрачными драгоценными каменьями. Цветы и плоды на множестве деревьев и кустов, в свете зажженных свечей, играли всеми возможными оттенками самоцветов, создавали удивительную иллюзию реальности – комната раздавалась в стороны, и уже по лицу бежал легкий ветерок, а в ушах слышался шелест изумрудных листьев, плеск бирюзовой воды, да щебет серебряных птиц. Ступать по такому ковру Анджей осмелился, лишь обнажив ноги, на что Герес, заметив восхищённый взгляд ваганта, самодовольно качнул головой и провел его в центр комнаты. Возлегши на ложе подле малахитовых кустарников, повелел играть; менестрель облизнул пересохшие от волнения губы и вынул дудку. Волшебные звуки заполнили комнату. Герес щелкнул пальцами, музыканту стали вторить вышитые на ковре серебряные птицы, подобно колокольцам подхватывающие наигрыши его инструмента. Заплескалась вода, зашелестела трава. Комната ожила, повинуясь магии музыки, или самого чародея, что полузакрыв глаза вслушивался в каждую ноту. Затем, сколько времени минуло с начала игры Анджей не помнил, хозяин подал знак остановиться и, щедро одарив музыканта, знаком повелел ему удалиться. Дверь сама захлопнулась за спиной менестреля.