Анна Федорова - Кровь и вода. Допотопное фэнтези

© Анна Федорова, 2018

ISBN 978-5-4493-5352-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Неизвестно, почему, но первое, что он нам показал – море. Огромное пространство в непрерывном движении – тысячи возникающих и рассыпающихся форм, подчиняющихся какому-то общему мощному ритму, но не похожих одна на другую. Это завораживало. Над морем клубилось небо – плотные, как шерсть, темно-серые облака висели обманчиво низко, хотя мы понимали, что на самом деле от них до моря должно быть далеко.

В этом море была какая-то особая свобода. Все понимали, что оно подчиняется законам материи, но живущие не дольше секунды, бесконечно разнообразные волны как будто опровергали это.

Потом мы увидели скалы – и столкновение стихий. Море шипело, набрасывалось на скалы и отступало, не в силах ни опрокинуть, ни растворить прочный, гладкий камень, и тут же атаковало снова, не щадя своих солдат. В трещинах скал цеплялись за жизнь невысокие изогнутые растения. Их трепал ветер, едва не раздирая на части, и они поддавались его напору, но сохраняли спокойствие наблюдателей, стоящих над схваткой. Море и ветер шумели на разные голоса: высокие ноты тонули в густом тяжелом шуме и снова вырывались на поверхность звука, удерживая логику сложной мелодии.

Сразу же после этого мы увидели и залитые солнцем счастливые долины, и цветы, и виноградники, и – далеко-далеко на севере – медленный снег, наполняющий прозрачный воздух, и все остальное. Но самая первая картинка навсегда останется в нашей памяти: море, арена бесконечной борьбы.

Если немного подумать, можно предположить, почему эта картинка была первой. Драматичность момента лучше всего видна в движении; она ускользает от глаз там, где царит иллюзия покоя. Он вкладывал в этот мир свою мечту, свои сомнения и свою надежду – надежду на то, что в этот раз война будет выиграна. И мы никогда не увидим, как материя ссыхается и теряет форму, уступая пустоте, как рушатся башни и умирают деревья, как рассвет останавливается на полпути, нарушая все законы, и мир сходит с ума, сдаваясь нашим вечным врагам.

– Пока достаточно, – негромко сказал он. В его голосе смешивались усталость и гордость.

Никто из нас не решался прервать молчание первым. Вопрос был слишком очевиден, чтобы сразу давать ответ. Образы перед глазами медленно гасли, освобождая наше внимание. Еще немного времени – и мы видим перед собой хорошо знакомый зал. Его стены условны и пластичны, как и все на уровне изначального бытия. Здесь все меняется легким усилием мысли, и поэтому нам ничего не грозит. А там, где каждый камешек включен в логику мира и связан ей с рождения до смерти – в мирах второго порядка – там наконец-то возникает другая, отдельная от нас жизнь, и вот она-то уязвима для атаки Тьмы. Когда вы слышите это, вы представляете себе не море, снег или песок, верно? Вы представляете себе разумных созданий со свободной волей – тех, для кого создается любой мир, да?

Его ладони излучали спокойный, чистый свет.

– Как вы понимаете, мне остается последний шаг.

– Сцена готова, нужны актеры? – почти насмешливо уточнил Азраэль.

– Картине не хватает главных героев? – почти одновременно с ним спросил Оберон.

Четвертый участник разговора промолчал, пожав плечами. Но когда прозвучал простой вопрос: «Как вам понравился этот мир?», он будто проснулся.

– Этот мир необыкновенно хорош. Лучше, чем все, что я видел. Я…

– Да, поразительно. Возможно даже, слишком много красоты, – перебил его Азраэль.

– Красоты не бывает слишком много, – мечтательно возразил Оберон.

– Я хотел спросить: будут ли те, кому предназначено жить и умирать в этом мире, лучше твоих прошлых созданий? Будут ли они сильнее?

– Хороший вопрос, – создатель сделал несколько шагов взад-вперед по шершавому каменному полу. – Ты всегда задаешь хорошие вопросы. Да. Я думаю, что да.

– Ты уверен?

– В Цитадели мечтают увидеть, как мы попробуем еще раз. И еще раз. Чем больше энергии мы вкладываем в эти истории, тем больше они получают, разрушая их. И даже полное уничтожение испорченного ими мира идет им на пользу, питает их. Я знаю только один верный способ не усиливать Тьму, – продолжал создатель мира, который мы только что увидели. – Этот способ очень прост: ничего не делать. Разрушить можно только то, во что другой вложил усилия. Ошибки есть только в написанном тексте. Если ничего не создавать – не за что зацепиться. В пустоте они не смогут сделать абсолютно ничего. Но каждое наше творение делает их башни выше и прочнее. Так было всегда.

– Я знаю, – холодно сказал Шемхазай. – И что? Ты предлагаешь больше не пытаться? Напоминаю тебе, что мы сражаемся с Цитаделью долгие тысячи лет. Они не всесильны. Более того, далеко не все из них бессмертны – по крайней мере так, как мы. Они зависят от нас и живут в постоянном страхе. А как только мы сделаем совершенный мир – им конец.

Глядя на него, было нетрудно понять: он живет победами и поражениями. Душа, закаленная войной, требовала новых вызовов. Было совершенно понятно, какой выбор сделает он, если создатель этого мира спросит: мы попробуем еще раз?

Азраэль и Оберон переглянулись. Азраэль мягко начал:

– И тем не менее, у нас остается один нерешенный принципиальный вопрос. Что мы пытаемся преодолеть – судьбу или несовершенство наших замыслов? Магистр, обречены ли наши попытки в любом случае? Или все-таки возможен мир, который устоит перед атакой Тьмы?

– Именно это я и постарался сделать. Но мне потребуется ваша помощь.

Шемхазай покачал головой:

– У меня есть предположения, что можно сделать. Ты дашь нам достаточно свободы?

– В рамках логики мира – конечно. Все, что я могу придумать сам, я могу и сделать сам. Но то, что придумаете вы – вы и будете делать. И нести за это полную ответственность, конечно.

В его голосе не было и намека на угрозу, но Оберон едва заметно вздрогнул, услышав эти слова. В тот день он выглядел совсем юным мальчиком; когда он смотрел на ландшафты нового мира, его глаза блестели от слез. Слишком много красоты.

– Хорошо, Магистр, – опускаясь на колени, тихо сказал Оберон. – Я согласен.

Шемхазай и Азраэль остались стоять. Было похоже, что Азраэля мучает какой-то неотвеченный вопрос. После нескольких минут тишины он наконец задал его:

– Что ты скажешь им о добре и зле? Как ты проведешь границы?

– Я постараюсь защитить их, – последовал ответ, – не лишая свободы воли. Кроме того, в этот раз нам потребуются более четкие законы, как я полагаю.

– Магистр, – продолжил Азраэль после паузы, – я должен сказать, что мой путь больше говорит о свободе мысли, чем о законах.