Анна Федорова - Кровь и вода. Допотопное фэнтези

Еще сотня шагов, фонтанчики невесомой пыли под ногами – и Мастема оказался перед высокой светящейся дверью. Она была сделана не из камня и не из железа – похоже, она вообще не была материальна. Единственная дверь в Башню Одиночества, не имеющую ни окон, ни других входов – в ту самую башню, куда мечтает хоть раз попасть каждый, отдавший себя Цитадели. Мастема чуть помедлил, собираясь с мыслями, готовясь предстать перед глазами своего отца.

Хранитель Цитадели получил ключи от Башни Одиночества не так давно, но он все реже и реже вспоминал о временах, предшествовавших этому событию. Как будто всегда было только то, что сейчас: эта единственная дверь, когда-то каменная, потом – окованная железом, теперь – состоящая из текущей вниз воды, дверь-водопад; широкие, удобно ложащиеся под ноги ступени; четкие линии каменных плит на полу. Хранителю были безразличны тепло и холод, но он чувствовал, что Башня беззвучно, ни о чем его не спрашивая, выполняет его желания: воздух в ней становился то разреженней, то плотнее, свет менялся, имитируя не столько смену времени суток, сколько смену настроения и ситуаций. Более того, Башня порождала музыку – большую редкость даже на верхних уровнях Цитадели. Неизвестно, почему, но этот мир конфликтовал с музыкой, не пуская ее в себя. Лучшие симфонии, прозвучи они на территории Цитадели, показались бы слушателями мертвыми и жалкими ученическими попытками, не способными ни на что вдохновить. Максимум, чего строители смогли добиться – простые ритмы, более или менее уверенно звучащие прямо из воздуха (барабаны, например) и затихавшие по желанию тех, кто управлял жизнью Цитадели.

Другое дело – Башня Одиночества. В ней постоянно звучала музыка – тоже разная в зависимости от момента, но настоящая, сложная.

Возможно, думал Хранитель, когда-то эта Башня была названа Башней Одиночества ровно потому, что выполняла все желания хозяина. Если к этому привыкнуть, башня начинала казаться не столько самым лучшим, сколько единственно возможным местом для жизни: все другие пространства были неприлично жесткими, полными форм, правил и законов, не желающих изменяться от одной мысли. Да, мир на уровне изначального бытия довольно пластичен, но для изменения чего угодно все-таки требуется сознательное усилие: от напряжения мысли до труда сотен рук, как здесь, в Цитадели. Башня же выполняла желания еще раньше, чем они осознавались, раньше, чем возникало ощущение нехватки, потребности в переменах. Идеальное место для любой жизни.

К счастью, ключи от Башни ни разу не получал изнеженный бездельник, стремящийся только к комфорту. Хранитель знал все свойства места, где жил, но почти никогда не вспоминал о них. И неудивительно – его внимания требовали другие вещи; требовали так настоятельно, что отвлекаться на праздные размышления о башне было просто нельзя.

К строительству Цитадели приложили усилия многие тысячи существ – от последних рабов до бессмертных, могущественных магов. В мирах второго порядка их называли бы (и называли) богами, ангелами или демонами. История скрыла от любопытных ответ, кто и когда начал это строительство, кто сделал первое усилие – но возможно, и к лучшему. Многие были уверены, что Цитадель была всегда. По крайней мере, с тех пор, как на уровне изначального бытия идет время. Конечно, мы не можем быть уверены, что это время идет линейно: пока что износ и энтропия как бы доказывали это, но никогда не известно, в каком месте система может замкнуться в кольцо.

Цитадель, как и любое творение, не могла быть создана из ничего, на пустом месте. Сделанное однажды гигантское усилие – чтобы отвоевать для нее место в ткани бытия – сделало возможным само существование Цитадели, но ни один камень еще не сдвинулся с места в тот момент. Строительство началось позже. Возможность создавать особых существ, крепко связанных с Цитаделью и способных действовать на ее благо – еще позже.

Зато с самого начала действовал один непреложный закон: энергию для существования Цитадели надо черпать извне. Из других обитаемых пространств.

Именно поэтому борьба между Цитаделью и Садовниками была настолько непримиримой. Цитадель стремилась к захвату других пространств – лишь для того, чтобы превратить их в надежные источники энергии для себя. Но что это значило на практике? Энергия высвобождается в процессе разрушения, расщепления, сгорания… И в прямом, и в переносном смысле. Рыцари Цитадели достигали своих целей, только если успешно запускали в других пространствах механизмы разрушения. В десяти случаях из десяти это приводило – рано или поздно – к окончательному разложению и распаду этих пространств, так или иначе. Либо разгневанный творец ставил точку первым, уничтожая испорченный мир, либо мир выходил из-под контроля, сходил с ума и рассыпался сам. Цитадель же, как нетрудно понять, всегда была больше всех заинтересована в том, чтобы обитаемые пространства жили как можно дольше – жили и порождали энергию. Однако, все время приходилось начинать сначала – рано или поздно любой мир не выдерживал давления.

Философы Цитадели быстро додумались до того, что в основе их мира лежит какой-то фундаментально иной принцип, чем в основе других миров. Странная форма жизни, абсолютно зависящая от таланта и усилий других творцов, а не собственного. Вокруг этого было много спекуляций, но дальше этой мысли – безусловно верной, как все сходились – никто не продвинулся.

Хранитель поощрял научные эксперименты, но не слишком горячо, не желая обнадеживать – он совершенно не рассчитывал, что этот закон получится обойти. Цитадель была обречена существовать так, как она была задумана – а Хранитель был уверен, что именно так она и была задумана. Мир, для жизни которого рано или поздно требуется смерть другого мира. А потом еще одна.

Да, и большинство живых созданий тоже попадали в Цитадель из других миров – кроме Рыцарей, рождавшихся здесь. Со временем они менялись до неузнаваемости, разумеется. В Цитадели и тело, и душа обычного смертного создания из миров второго порядка делаются такими… как бы это сказать точнее… непрочными, наверное. Точнее, тело либо начинает приспосабливаться к новой среде само, в соответствии со своими будущими задачами. Что же касается души – она как бы становится жидкой. Память сохраняется, но исчезает внутренний каркас, система причинно-следственных связей: например, эмоции проявляются невпопад, а очевидно противоречащие друг другу тезисы не вызывают у человека удивления. Если с этим ничего не делать, неизбежна самая печальная деградация.

Впрочем, многие избегали такой участи, если Цитадели были нужны их ум и воля. Точнее, даже так: если смертный, попавший в Цитадель, годился на что-то большее, чем черная работа, у него (или у нее) было немало шансов сохранить целостность души. Хотя, разумеется, все прежние привязанности разрушались, вера в любых богов исчезала без следа, а представления о добре и зле коренным образом менялись. Люди, отдавшие себя Цитадели, становились частью Цитадели – примерно так же, как стрелки часов становятся частью часов, когда мастер помещает их в предназначенное им место. Как и почему это происходило – почти загадка. Рыцари Цитадели не вели с каждым вновь прибывшим длинных разговоров – это было бы и невозможно, учитывая, как мало их всегда было по сравнению с огромной массой (тысячами и тысячами) смертных, призванных в Цитадель. Мир справлялся с ними сам, незаметно проникая в плоть и кровь, переделывая сознание.