Сергей Е. ДИНОВ - Невольница. Книга вторая

Воображение сильнее разума. Не смотря на все ухищрения психиатров, сие философское понятие не поддается анализу. Что есть воображение? Жизненный опыт, усиленный разумом? Или, быть может, воспоминания человеческой души неких иных жизней?..

Впрочем, стоит ли так усложнять повествование. Уговоримся, что воображение – это игра разума и не всегда больная. И отправимся к новым приключениям по воле разума.

Прогретый воздух был настолько плотным и тяжелым, что лучи солнца нарезали его ломтями, ослепительный кусок чередовался с тёмным, теневым.

Роман Веденяпин, взбудораженный собственной мозговой метаморфозой, с «Историей города Одесса» подмышкой догнал на бульваре гуляющую даму в кринолине и на правах костюмного персонажа, практически, из той же самой эпохи, без лишних церемоний представился:

– Шацкий. Дмитрий Александрович, действительный статский советник, историк. К вашим услугам, мадемуазель.

Разряженная, напомаженная, напудренная дама кокетливо прикрыла утонченное личико перьями веера, взглянула проникновенно влажным взглядом искрящихся глаз на наглого незнакомца, промолчала и продолжила свой путь.

Роман был не из тех мужчин, кто, при своей невыразительной внешности, быстро и бесповоротно сдаются. Он скорым шагом обогнал даму и решительно преградил ей путь. Остановился с намерением узнать у таинственной незнакомки, по какому поводу та, в одиночестве, вдали от театров и киностудий, гуляет в таком вычурном, дорогущем наряде из шелк о в, парчи и батиста, цена которому по нынешним меркам тысяч десять – пятнадцать заморских долларов.

Да-да, господа, вы не ослышались. На даме был настоящий, не бутафорский наряд дворянки. Опытный Веденяпин занимался в юности фарцой и безошибочно определил, по красоте и ладности покроя, по изяществу прошитых золотом складок, дорогущий антикварный костюм. Но главное, на даме были подлинные драгоценности, изумруды и бриллианты и сияли невероятным блеском граней ожерелья на пышной груди красавицы, в ушах – тяжелыми серьгами, на тонких изящных пальцах – кольцами и перстнями.

– Позвольте, сударыня, побеспокоить вас, поскольку имею крайний интерес, – весьма вычурно и настойчиво заявил Роман, продолжая свой путь спиной вперед. Дама не собиралась останавливаться.

– С какого такого спектакля изволите вы гулять, не сдав в костюм ё рную сего изумительного наряда? – куражился актер. – Позвольте, – угадаю? Вы проходили кинопробы на роль королевы Марии Антуанетты? Или же авантюристки госпожи де Ла Мот, сообщницы великого авантюриста Калиостро?.. Неужели, на студии готовят к съемкам еще одну историческую фильму, и мне о том ничего неведомо?.. Хотел бы рядом с вами, сударыня, хотя б на эпизод, заполучить роль мальчика на побегушках, – заговорил Роман почти поэтическим слогом.

Восхищенный красотой девушки (напудренной даме, при ближайшем рассмотрении, оказалось никак не более двадцати лет), Веденяпин вознамерился познакомиться с «прелестницей». Но упорно, несколько угрюмо и, главное, с чувством собственного достоинства прогуливалась по брусчатке все еще Пролетарского бульвара в пышном платье времен наполеоновских войн.

Подвыпивший Рома готов был поверить, что перед ним видение из XIX-ого века. Но в следующее мгновение дама сбросила восковую невозмутимость, по-девчоночьи хохотнула и легонько треснула наглого ухажера сложенным веером по лбу. Этот легкий удар веером… даже не удар – прикосновение пронзило его разрядом статического электричества с головы до пят. Пока актер приходил в себя от реальности происходящего, девушка мило улыбнулась сквозь перья вновь распущенного веера и с опаской оглянулась. На бульваре с визгами шин по брусчатке притормозила кавалькада белых иномарок, украшенных цветами, разноцветными лентами и свадебными кольцами. Истошно загудели клаксоны. Заорала из машин пьяная компания.

– Вооооона!

– Держи бегляшку!

– Я вас умоляю! Я ж сразу сказав: никто ничего не воровал!

– Сама сбёгла, негодяйка!

– Позорно сбёгла с-под венца!

– А ну, стой!..

Из первой, длиннющей, как железнодорожный вагон, иномарки с кольцами на крыше вывалился потный, грузный толстяк в раздерганном черном фраке и сбитом на бок галстуке, грубо, небрежно и бесцеремонно схватил нарядную девушку пальцами за скулы и развернул лицом к себе.

– Еще раз сбежишь, тварь, – прошипел он, – убью!

На правах, вероятно, законного мужа зажал молоденькую супругу в объятьях и принялся пухлыми губами слюнявить ее шею, грудь под вопли «горько!» всей подгулявшей компании.

Изящная девушка в кринолине болезненно морщилась, извивалась гибким телом под медвежьим напором и ласками супруга, вяло отпихивалась, смущенно поглядывала в сторону оторопевшего Веденяпина. Беглянку, как щенка за шею, головой вперед запихнули в головную машину. Из этого белого низкого фургона, напоминавшего гигантский гроб, украшенный цветами, выскочили пьяные друзья жениха, с воплями «куда пропал, дурила?!», подхватили ошалевшего Рому под руки, на ходу втиснули в машину.

В пьяной вакханалии Веденяпин с удивлением отметил, что вся компания была разодета в дорогущие фраки, цилиндры и кафтаны, расшитые золотом. В конце тоннеля лимузина у кабины водителя пьяный жених завалил на пол и душил поцелуями и объятиями свою суженую. Веденяпин ненароком подумал, что жених весьма похож на увальня Роберта Воротова, второго оператора фильма. Неуемный верзила Роба так же лез к симпатичным дамам при первой же встрече со слюнявыми поцелуями и обниманиями, чем отпугивал невероятно.

Ошалевшего Веденяпина с головой облили пенным теплым шампанским, облобызали и сунули фужер с бурным напитком. На этом аналитические способности актера закончились, начался безмерный выпивон всего подряд, что предлагала щедрая и разнузданная компания: шипучего «шампуня», жгучей водки и благородного горячительного коньяка. Бурное веселье продолжалось по раскачивания люльки лимузина в движении по улочкам Одессы.

– За здоровье молодых! – гаркнули зычным голосом, вероятно, в тысячный раз. Оригинальный тост поддержали общим восторженным воплем. На некоторое время Веденяпин забылся в приятной истоме тела и мозгов в этой чуждой, но дружелюбной куче-мале накрахмаленных рубашек, шифоновых и шелковых платьев, скрипучих капроновых чулок, что оказывались у него под носом с самых невероятных изгибах женских бедер, икроножных мышц и даже изящных девичьих пяточек. Погребенный под костюмным завалом, укрытый парфюмным душистым облаком, актер не просто забылся, он заснул.

В состоянии жуткого похмелья, с дикой головной болью, несчастный Рома очнулся поздним вечером. Дырявый чернильный небосклон колок глаза мерцанием звезд, давил удушливой влажностью, навалившись черными кронами дерев. Тряпичной куклой валялся столичный актер в кустах, на газоне улицы Энгельса, что у парка Шевченко, с бутылкой недопитого шампанского в руке, в растерзанном сюртуке, словно его, на скорую руку обыскали «гоп-стопники», оторвав несколько пуговиц на память. Что, впрочем, вполне вероятно, при старых-то воровских традициях Одессы. Репринтное издание «Истории» Скальковского, с синими раскинутыми, перемятыми страницами, будто сломанными перьями птицы, на счастье, валялось рядом.