Сергей Е. ДИНОВ - Невольница. Книга вторая

Судьба, что называется, вела. Он вспомнил о призраке дамы в нежно сиреневом кринолине, вспомнил номер дома по улице Энгельса, под аркой которого красавица исчезла. В пост-похмельном тумане сознания романтичный актер Веденяпин никак не хотел отказываться от образа призрака, чудесного видения юной дамы. Хотя в мозг неуспокоенного сценариста всё отчетливее продалбливались к реальности того свадебного вечера грубые окрики толстяка, обращенные к милой даме в кринолине: «тварь!», «дура!», «идиотка!», что Роман расслышал даже в лимузине за дикими воплями пьянющей компании. Судя по размаху веселья, костюмированному балу, дорогущим одеждам гуляющих, по грандиозной свадебной кавалькаде иномарок, девушка решила выйти замуж за состоятельного, слюнявого урода из знатного одесского рода. Семейная жизнь такой пары едва ли будет долгой и наполненной миром, согласием и гармонией.

Роман вернулся к парку Шевченко, на улицу, где когда-то проживала и Светлана Темикова. Быть может, проживает до сих пор. Но Светлана была замужем. И в те далекие времена, первого своего романтического вояжа в Одессу, Роман не стал испытывать женскую верность, остался галантным кавалером, весьма благодарным за чудесные вечера в кругу одесситов: и в баре «Вечерняя Одесса», и на квартире философа и художника Юрия Боральчука.

В середине 80-х годов прошлого столетия впечатлительный Роман был удивлен смелостью суждений художника о будущем крахе социализма и всей Страны Советов в целом. Вдохновленный бурной, но миролюбивой дискуссией с эрудированным москвичом, художник выставил на мольберт свою уникальную работу, искусно выписанную в мрачных масляных тонах. С холста саркастично усмехался Вольтер, после созерцания неприглядного будущего. За спиной философа в багровых пожарищах дымились развалины современной Одессы, в том числе, и Дом Профсоюзов, что на Куликовом поле.

Шел 1985 год. Удивительное предвидение художника, не правда ли, господа – товарищи?!

– Бреду под каштанами – пьяный,

Под тяжестью мыслей, забот и грехов…

Какие во мне изъяны? – Раны!..

Но это не для стихов… – посвятил художнику неказистые рифмы после дружеской вечеринки благодарный Веденяпин.

С женской туфелькой в пакете, с книжкой Скальковского подмышкой, задумчивый и отрешенный, брел усталый актер в тени платанов и акаций по улице Энгельса. Остановился как раз у арки того дома, где привиделся ему накануне в похмелье призрак дамы в кринолине. Венчала грустные размышления актера о безумном браке юной девчонки и запойного толстяка, будто символ неволи, маска девичьего лика с веревочной петлей на шее над аркой и окном бывшей дворницкой. Роман негромко выругался загадочным совпадениям. И в этот момент, казалось, над самой его головой, будто из-под легких перистых облаков, раздалось старческое покашливание и вежливое приветствие:

– Здрасссьте вам!.. Запрокиньте, пожалуйста, голову, молодой человек, с вами говорят отсюда.

Веденяпин сошел на проезжую часть и увидел на балконе, висящем, буквально, над тротуаром, сухопарого, дородного старика в серой, вязаной кофте. С благородной, благодушной физиономией преподавателя, скажем, словесности. Учителя, влюбленного в свой предмет до самозабвения, оттого вечно восторженного и окрыленного своим архаичным занятием.

– Из какого времени будете, любезный? – шутливо спросил старик, после ответного, почтительного поклона Веденяпина, имея в виду его необычный старомодный сюртук, брюки со штрипками, игровые туфли, начищенные до блеска.

– Из девятнадцатого века, сударь, – в тон старику ответил Роман. – Позвольте представиться. Потомок поручика Веденяпина, первого русского коменданта замка Енидунья в Хаджибейской бухте. 1774 год, – вспомнив строки историка Скальковского, смело заявил актер. – Пребываю в поисках свидетельств о своем далеком предке…

Так это ладно у незнакомца получилась, что старик удивленно кхакнул, растянул рот в открытой улыбке культурного человека, который любит и ценит образованность и эрудированность других.

– Не желаете ли откушать чаю? – предложил он и повел рукой в сторону балконной двери.

– Премного благодарен, – со сдержанным достоинством отвечал Веденяпин. – И откушать желаю, и чаю.

В ответе актера была шутка, но не было шутовства. Фразы получались гладкими, без запинок, словно являлись из его истинной сущности нормального, культурного человека, а не фигляра, балагура, матерщинника и выпивохи, коим слепила его рабоче-крестьянская реальность и Страна всяческих Советов, по рецептам бездушного атеизма: как жить, трудиться и работать по завещаниям кровожадных вождей мировой революции.

Старик оценил и шутку, и благородство фраз чудаковатого незнакомца, улыбнулся еще раз благосклонно.

– Извольте пройти через арку в первый подъезд. Этаж второй. Квартира номер «три». Четыре звонка.

Старик скрылся за кисейным занавесом балконной двери.

– Один, два, три и… четыре звонка, – пробормотал Веденяпин, оглянулся по сторонам, определяя в прохожих, не посмеялся ли кто над их вычурными раскланиваниями.

Гости Одессы неторопливо прохаживались по другой стороне улицы. Даже если бы в этот момент по Энгельса прошел эскадрон улан или кирасир в сверкающих доспехах, никто бы не удивился, наоборот, – порадовался, а дамы еще и помахали бы платочками во след бравым кавалеристам. Праздный люд подумал бы, что шикарные маневры устроили несносные киношники. В Одессе, пока еще свободной от «большой» европейской политики в то «перестроечное» время, снимали приличные фильмы, в филармонии с аншлагом проходили концерты камерных оркестров, заезжие джазовые группы имели ошеломляющий успех. Культурная и туристическая жизнь в славном городе у Черного моря бурлила и процветала.

Описание подъезда мрачного старинного строения, с чугунными витыми лестницами, с огромными окнами, с ажурными рамами в облупившейся краске, с широкими деревянными подоконниками, на которых можно было бы устроиться на ночлег, – не даст того полного ощущения дальнейшего погружения в глубину веков, которое испытал Веденяпин, поднимаясь на второй этаж. Войдя в подъезд, он будто бы оказался в Петербурге времен царствования Павла I, времен мрачных дворцовых заговоров, убийств и государственных переворотов.

Мало того, начинались галлюцинации и видения наяву.

На широченном подоконнике окна, на лестничной площадке между первым и вторым этажом сидела худенькая, большеголовая девочка лет пяти в мятом клетчатом платьице, с розовым, распустившимся на макушке бантом. Капроновые мятые ленточки чудом удерживались на ее головке в жиденьких светлых волосиках. Более уродливое существо в облике ребенка с синюшным личиком Веденяпин встречал только в заспиртованном виде в петербургской Кунст-камере. Страшнючие младенчики на руках прекрасных мадонн Леонардо да Винчи и Рубенса выглядели ангелочками по сравнению с этим жутковатым ребенком. Казалось, старушонка лет девяноста беззаботно посиживала на подоконнике и легкомысленно болтала ножками в детских красных сандалетах, обивая пятками со стены рыхлую от грибка штукатурку. Выпуклый лобик, блеклые, водянистые глазки на выкате, – придавали малолетнему уродцу совершенно демонический вид.