Сергей Е. ДИНОВ - Невольница. Книга вторая

Старик вяло повел рукой в сторону двери.

– Весьма странный ребенок – моя Ганечка, – прохрипел он и пояснил с гордостью:

– Правнучка.

По редким зубам и карикатурной выпуклости лба Веденяпин и сам мог бы догадаться о родстве старика и странной девочки.

– Да-да, – пробормотал актер. – Ваша правнучка уже просила меня спеть песенку и отказала в подарках.

Старик усмехнулся, с печалью и сочувствием любящего человека к тяжелобольному сказал:

– Весьма и весьма своеобразный ребенок. Шести лет от роду, но иногда так проникновенно глянет исподлобья своими серыми глазками, что диву даешься, сколько во взгляде затаенной, невысказанной мудрости, переживаний, словно бы многих и многих лет, прожитых ею в иной жизни. Словно бы в это убогое тельце переселилась душа ее дальней-предальней родственницы, трагически погибшей Агнии Рудерской… Извините, понесло старика… – он тяжко и сипло вздохнул, будто астматик, и более оживленно продолжил. – Правнучка и мне частенько отказывает в подарках, если сочтет, что я не должным образом отнесся к ее просьбам. По вечерам, по мере возможности, читаю ей поучительные, познавательные истории. Ганечка не по-детски внимательно слушает. Когда закрываю книгу, в виду позднего времени, она может просидеть, молча, с четверть часа, при этом ее никак нельзя потревожить, чтобы не расплакалась. И тогда, в знак благодарности, как вчера, она может разжать ладошку с медным пятачком 1890-ого года и оставить монетку на столе в подарок. Или же в дверях обернуться и заявить укоризненно: «Дед, ты – врун!» Многие полагают, что девочка не в себе. Но это не так, уверяю вас… Болезненный ребенок отгородился вымышленным мирком от чудовищной окружающей среды обитания взрослых: моей безумной дочери, ее сожителя – буйного пьяницы и дебошира, диковатых, вороватых, скандальных соседей…

Он помолчал, вдруг оживился, будто впервые увидел книгу, что принес с собой гость и положил рядом с собой на стол.

– Что это у вас? Разрешите взглянуть?.. Боже мой, Скальковский! – восхитился он, когда получил книгу в руки. – Где вам удалось раздобыть сей раритет?

Веденяпин неопределенно дернул плечами, не придавая «раритету» особого значения.

– Купил по случаю, на Дерибасовской, в букинисте… Или на книжных развалах в парке, точно не помню. Кстати, книгу я уже прочитал и сделал выписки. О поручике Веденяпине, например. Моем дальнем предке, я полагаю. Можете, оставить Скальковского себе, сочту приятным сделать вам подарок.

– Что вы, что вы! – запротестовал старик, но книгу, с перемятыми листами, тут же раскрыл и перелистал.– Это слишком щедрый дар.

– Пустяки, – отмахнулся Веденяпин.– Извините, пожалуй, мне пора идти.

Он поднялся.

– Нет-нет, останьтесь, прошу вас… Останьтесь еще на время. Хочется о многом вас расспросить, но как-то всё не решаюсь. Кажется, вы весьма интересный собеседник. И, если нынче вам надо торопиться по делам, может, зайдете завтра?

– С удовольствием.

– Часиков в шесть? – предложил старик.

– В шесть, думаю, освобожусь. Снимаем, знаете ли, художественный фильм.

– Боже, как это занятно! – оживился старик, распахнул дверцы серванта, пытаясь что-то найти. – И что же?.. Что за фильму задумали снимать в нашей убогой Одессе, откуда всё последнее пристойное население съехало после жуткого Чернобыля.

– Так… снимаем, знаете ли, невнятную фантазию о скучных людях, псевдомелодраму а ля девятнадцатый век, – проворчал Веденяпин. – Кому сие экранное фиглярство будет в интерес, не понимаю…

Старик снова присел за стол напротив стоящего гостя и разложил на скатерти из толстенной пачки пожелтевшие, потрепанные по краям листы бумаги. Дрожащими пальцами он потеребил уголки рукописи.

– В знак благодарности за Скальковского могу доверить вам «Список» дня на два, на три. Рукопись девятнадцатого века и досталась мне по наследству. Представляет несомненную ценность, но, думаю, исключительно как семейная реликвия.

– Список? – удивился Веденяпин.

– Да-да, «Список О дисса», – пояснил старик, – «список» – рукописная копия старинной рукописи.

Не дожидаясь пока гость присядет, старик кашлянул в кулак и принялся читать, весьма выразительно, поставленным, хрипловатым голосом, будто на сцене домашнего театра перед актерами, приступая к читке новой пьесы.

– Часть Первая. «НЕВОЛЬНИЦА». ПРОЛОГ, – торжественно прочитал он, отставляя подальше от дальнозорких глаз лист бумаги и отворачивая его к окну. Веденяпин невольно опустился на стул и замер.

– В начале августа… героического для России 1812 года в Одессе замечена была необыкновенная смертность в разных классах народа, происходящая от жестоких гнилых или нервических горячек, весьма частых в степи Новороссийской. Одесский полицмейстер Мавромихали получил от герцога де Ришелье приказание созвать всех находящихся в городе врачей, дабы решить, какого свойства эпидемия, постигшая безопасный до ныне город, и принять все средства к ея уничтожению. 7 7 Сочинения одесского жителя А. Скальковского. «Первое тридцатилетие Истории города Одессы (1795 – 1825).

– Цитата почти по Скальковскому, – радостно уточнил Веденяпин.

Старик нервно кивнул, словно опасаясь, что гость уйдет-таки не заинтригованный и пояснил:

– Как-то однажды бегло пролистал сие издание у своего товарища по лицею, – он бережно приложил ладонь к корешку книги Скальковского. – И также нахожу некоторые отрывки весьма схожими. Но сей рукописи, – старик переложил ладонь на пожелтевшие страницы, – без малого два века. Кто у кого заимствовал, сие неблагодарное занятие оставим критикам, литераторам, исследователям. Продолжу, с вашего соизволения, совсем нен а долго, ради интереса… если оный, разумеется, случится, – деликатно пояснил старик и снова взялся за чтение рукописных листов.

– В театральном доме, занимаемом актерами, на Вольном рынке, близ Александровского проспекта умирало несколько человек, все были одержимы одной и той же болезнью.

Главный доктор Карантина, созданного при театральном доме, коллежский асессор господин Ризенко решился, наконец, произнести в обществе чудовищный приговор: чума , – продолжил чтение старик .

Страшная весть достигла купеческого дома, что на Екатерининской улице, когда юная курсистка из Петербурга Агния Рудерская, по приглашению самого (!) генерал-губернатора, собиралась отправиться на бал госпожи Пудовой. Корнет Вольский, славный молодой человек из обедневших дворян, вызвался проводить красавицу Агнию на бал, но вечером принес чудовищное известие о пришествии в город ужасающей чумы. Щеки взволнованного корнета пылали румянцем по причине бодрой ходьбы и безусой юности.