Сергей Огольцов - … а, так вот и текём тут себе, да … (или хулиганский роман в одном, но очень длинном письме про совсем краткую жизнь)

Щёлкнул выключатель, при ярком свете с потолка в дверях столпились её родители и сестра. Она выскочила из постели и присоединилась к группе.

Вита начала испускать традиционные крики семейных скандалов.

Иван Алексеевич в пижаме стоял опустив голову, я видел как трудно даётся ему решение – а вдруг я голый? перед его княжьим гаремом?

Но я ничем не мог ему помочь – у меня тут роль созерцателя.

Наконец, он сделал решительный шаг; даже два; схватил мою торчавшую из-под одеяла руку и сдёрнул меня на половик.

Одеяло осталось на кровати.

Я ещё немного полежал, пока тёща зачитывала отходную по моей беспардонности – валяюсь тут в таком виде перед женщинами.

Трусы и майка – спортивный вид для стадиона, но не для тёщ.

Я молча встал и, совершенно неожиданно для самого себя, сделал глубокий поклон, чтобы стряхнуть несуществующую пыль на волосах ниже колен.

Ритуал, есть ритуал.

Я оделся и вышел в прихожую. Тёща вышла следом.

Последить, чтобы не залез в холодильник?

Её сменила притихшая, внимательная Ира.

Я отдал ей один рублю, который неделю назад мне одолжила Вита и попросил передать.

Она согласно покивала головой. Я достал из портфеля листок бумаги и написал Вите записку с благодарностью за рубль.

Графомана и могила не исправит.

Ночь оказалась тихой и безветренной. Я провёл её стоя на ближайшей автобусной остановке, как когда-то перед запертой на перерыв кассой в одесском аэропорту…

За всё ночь мимо остановки проехали три автомашины, одна из них «волга».

Мне было всё равно. Онемение чувств.

В одноэтажном доме напротив дважды загорался и гас свет; должно быть пожилой человек ходил в туалет.

В редеющей на рассвете темноте со стороны авиагородка показался автобус и отвёз меня на вокзал.

В половине восьмого я сошёл с электрички в Конотопе.

Не знаю где я провёл около часа, потому что когда я пришёл на 50-квартирный, рабочая суббота шла полным ходом.

Бульдозер во дворе окутывался сизым дымом и зарывался в гору грунта перед собой. Гриня и Лида были уже в рабочем.

– Ты не поехал в Нежин?– спросила Лида.

– Нет.

Я достал из портфеля листок в клеточку с объяснением в профком на что потрачены 3 руб. при посещении больного.

( … моей очередной общественной должностью было посещение в больницах работников СМП-615 и вручение им передачи от профсоюзного комитета.

Ходил я всегда один, но под бумагой на сумму в 3 руб. требовались три подписи – деньги немалые …)

Я положил листок на боковину одного из 1,5-метровых бетонных колец рядом с подъездом и они расписались.

– Ну, шо?– спросил Гриня.– Переодеваешься?

Я всегда был против рабочих суббот, но что ещё оставалось делать?

Переодевшись в вагончике, я взял лопату и пошёл, вместо Веры Шараповой, чистить кузов самосвала, что привёз раствор.

Она давно подметила, что так я лечусь от ревности.

Вечером, на Декабристов 13, я лежал в узком кресле-кровати навзничь в постойке «смирно», только расслабленной.

Долго лежать в одной позе – трудно, хочется перевернуться. Но я не позволял себе лишнего, потому что мне надо стать как можно неприметнее, а движение выдаёт.

Я стал дном безграничного и безмерно пустого мира. На дне нужно быть обтекаемым, чтобы ничто не цеплялось, и катилось мимо и – дальше.

Но до чего же она бескрайняя эта пустота!..

( … нет более страшного проклятия, чем «чтоб тебе пусто было!»; цель любых утрат и потерь в том, чтоб заставить тебя ощутить пустоту – чтобы тебе было пусто…

Любовь приходит как защитная реакция на пустопорожнее повторение витков жизни возвращающихся на круги своя, где что было, то и будет и в той же самой пустоте.

Она приходит от безысходности, когда не знаешь как распорядиться случайным и напрасным даром – своей жизнью, не видишь средств убить отмерянную тебе вечность.

Она приходит снять проблемы, дать жизни смысл – служение; показать цель – служение.

Любовь – добровольное рабство и ревностное служение предмету любви: двуногому млекопитающему, или коллекции марок, или …ну, неважно… кому как повезёт…

Но вот оковы разбиты, тебе сказано: убирайся! Ты свободен!

И ты оказываешься в пустоте, где нет ни цели, ни смысла, где надо просто жить – как кристалл, как трава, как дождевой червяк.

Мы не рабы, рабы не мы.

Нет! Я хочу обратно! Туда, где любовь.

Она избавит от жути видеть эту пустоту, подарит смысл суете сует. Она станет тем, кто всё за нас решит! Я буду лишь покорно исполнять приказы!

Любовь – песок, чтобы пугливо зарывать и прятать страусиные головы.

Будь ты проклята, любовь!

Как же без тебя пусто…)

Выжить в пустоте задача не из лёгких.

Конечно, выбор всегда есть.

Зачем выживать, если можно укромно прекратить мучения?

Однако, с мыслью о самоубийстве я в жизни не игрался даже гипотетически.

Не так запрограммирован.

Ну, а раз выбора нет – вынужден решать задачу.

Решение тоже одно – систематичность. Ничем иным пустоту не одолеть.

Систематически глушить водку, или систематически бегать трусцой – не так уж и важно, главное – повторение определённого цикла.

И тут у меня уже имелись определённые наработки, способные послужить опорой барахтанью в пустоте.

Пятидневная рабочая неделя – раз.

Участие в общественной жизни СМП-615 – два.

Посещения Нежина для интеллектуального общения с Жомниром с периодичностью в два-три месяца.

Любой системе, чтобы она работала, нужны пряники вознаграждающие вертящегося в ней винтика за успешное прохождение замкнутого круга и стимулирующие его верчение в таком же следующем круге.

По четвергам я ходил в баню с двумя заходами в парную.

Веники и мыло продавались в кассе на первом этаже; получив еженедельное удовольствие я оставлял их на крытых серым мрамором столах в помывочном зале, унося с собой лишь сетку с грязным бельём.

Следуя после бани к месту жительства, я выпивал две бутылки пива «Жигулёвское» и покупал в киоске на Миру газету «Morning Star» для чтения со словарём до следующего четверга.

По понедельникам у меня была стирка в тазу на дворовой лавочке; зимой она проводилась в пристроенной к сараю летней комнате.

День глажки зависел от погодных условий вокруг бельевой верёвки, которая была натянута уже от крыльца к сараю, а не к калитке.

Лучше поздно, чем никогда.