Кирилл Кобрин - На руинах нового

Пятигорский многократно пишет об этом в самых разных текстах. См., напр., его эссе «Игорь Смирнов и Владимир Сорокин»: Пятигорский А. Игорь Смирнов и Владимир Сорокин // Новая русская книга. 2001. № 1: http://old.magazines.russ.ru/nrk/2001/1/smisor.html. Кажется, первое употребление термина «психизм» Пятигорским – в его совместной с Мерабом Мамардашвили книге «Символ и сознание», в третьей главе («Двойственность современной символологии». Раздел 0 «Терминология. Символ – вещь»): Мамардашвили М. К., Пятигорский А. П. Символ и сознание (Метафизические рассуждения о сознании, символике и языке). М.: Прогресс-Традиция, Фонд Мераба Мамардашвили, 2009. С. 135–138.

Любопытно, что безлошадный ходок сотский носит фамилию Лошадин – чисто сорокинский трюк.

См. помешательство на геометрии в Лапуту, в частности влияние этой науки на кулинарию: «В первой перемене были баранья лопатка, вырезанная в форме равностороннего треугольника, кусок говядины в форме ромбоида и пудинг в форме циклоида. Во вторую перемену вошли две утки, приготовленные в форме скрипок, сосиски и колбаса в виде флейты и гобоя и телячья грудинка в виде арфы. Слуги резали нам хлеб на куски, имевшие форму конусов, цилиндров, параллелограммов и других геометрических фигур»: Swift J. Gulliver» s Travels. L.: Penguin Books, 1994. P. 176. Цитата дана в классическом русском переводе Адриана Антоновича Франковского, изданном десятки раз.

Не будем дальше развивать очевидное сравнение белоснежного кокаина и белым снегом, так как оно может завести нас слишком далеко.

У Толстого также трагедия разворачивается в емкости с жидкостью – во сне главного героя мужик тонет в пруду. Сам герой, напомним, хочет в этом пруду искупаться. У Чехова сон, в котором самоубийца Лесницкий и сотский Лошадин бредут сквозь метель, заканчивается причитаниями, переходящими в истерические бормотание: «Мы идем, мы идем, мы идем… Вы в тепле, вам светло, вам мягко, а мы идем в мороз, в метель, по глубокому снегу… Мы не знаем покоя, не знаем радостей… Мы несем на себе всю тяжесть этой жизни, и своей и вашей… У-у-у! Мы идем, мы идем, мы идем…» (Чехов А. П. По делам службы // Чехов А. П. Собр. соч.: В 12 т. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1962. Т. 8. С. 385) Подобный прием, доведя его до абсурда, до логического саморазрушения, Сорокин использует очень часто; в «Метели» именно им завершается описание внутреннего монолога Гарина, находящегося под воздействием новейшей субстанции: «Я умру? Он улетит. Я умру! Толпа начинает петь и раскачиваться. Ямру! Что это? Ямру! Народная песня? Ямру! Песня этого народа? Ямру! Этого прекрасного народа. Ямру! Этого проклятого народа. Ямру! Этого злого народа. Ямру! Народ поет. Ямру! Народ поет и раскачивается. Ямру! Они хотят его прекрасной смерти. Ямр! Но он превратится в голубя и улетит. Ямр! Нет, это хор из „Набукко“. Ямр! Они поют. Ямр! Va, pensiero, sull’ali dorate! Ямр! И раскачиваются. Ямр! Поют. Ямр Раскачиваются. Ямр! Поют. Ямр! Раскачиваются. Ямр! Ямр! Ямр! Ямр! Ямр! Ямр! Ямр! Ямр! Ямр! Ямр! Ямр! Ямр! Ямр! Ямр! Ямр! Ямр! Ямр! Ям! Ям! Ям! Ям! Ям! Ям! Ям! Ям! Ям! Ям! Ям! Ям! Ям! Ям!» (Сорокин В. Метель. М.: Астрель, Аст, 2010. С. 50. Далее номера страниц, откуда берутся цитаты из повести Сорокина, даются по этому изданию в самом тексте в скобках).

Из имеющих интерпретаций «Метели» наиболее интересная – историко-культурное «прочтение», предпринятое в статье Марка Липовецкого «Советские и постсоветские трансформации сюжета внутренней колонизации». Как явствует из названия текста (и из названия сборника, в котором он опубликован), повесть Владимира Сорокина здесь трактуется в рамках концепции «внутренней колонизации». Липовецкий анализирует сразу несколько произведений; ряд, который замыкает «Метель», включает в себя «Зависть» Ю. Олеши, романы Стругацких, из относительно новых – «Ж Д» Д. Быкова. Отметим два важных сюжета анализа «Метели» в этой статье – возвращение Сорокина к характерному для досоветской русской литературы «единству Человека власти и Человека культуры» (Там же. С. 835) и гипотеза о еще одном возможном источнике сорокинской повести – фильме Алексея Балабанова «Морфий». Вопрос о том, насколько предложенные Александром Эткиндом условия и характерные черты «внутренней колонизации» являются уникальными именно для этого феномена, – совершенно особый и требует отдельного обсуждения. Отметим лишь, что подобный набор характеристик достаточно широко распространен – и, возможно, стоит поместить этот сюжет в более широкий географический, культурный и исторический контекст. Однако анализ трансформации сюжета «Человек власти» и «Человек культуры» versus «Человек народа» (или даже просто «Народ») в статье Липовецкого убедителен и вне рамок «сюжета внутренней колонизации» (или, как сам автор называет ее, «СВК»). С другой стороны, сложно согласиться с тем, что «Метель» представляет собой «ретроутопию» и что в повести Сорокин «ироничен» (Там же. С. 836 и далее). Ретроутопия предполагает существование исторического времени (или даже «времени истории», о котором много писали историки и исторические антропологи прошлого века). Как я пытаюсь показать в данном эссе, никакого исторического времени в сорокинской «Метели» нет. Оттого же, как представляется, нельзя говорить об «иронии» в данном случае, ибо именно историческое время является важнейшим условием появления «иронии». В любом случае, даже внутренне отталкиваясь от статьи Марка Липовецкого, это эссе «работает» с главными заданными там темами и сюжетами.

См., например, «кабинет» Базилиуса Безлера, который изображен в его книге «Fasciculus rariorum varii generis», вышедшей в Нюрнберге в 1622 г.: Mauries P. Cabinets of Curiosities. L.: Thames & Hudson, 2013. P. 22–223. Или «кабинет» итальянского аптекаря Франческо Кальцорали; удивительная гравюра, на которой можно увидеть его коллекцию, напечатана в книге «Museum Calceolarium», опубликованной в том же 1622 г. в Вероне: Mauries P. Op. cit. P. 14–15.

Конечно же, разные эпистемы, одним и тем же было желание их выразить и зафиксировать в определенном порядке расположения определенных вещей в шкафах и на витринах «кабинетов».

Mauries P. Op. cit. P. 25.

Гиппиус З. Дмитрий Мережковский // Живые лица. Воспоминания. Тбилиси, 1991. Т.1. С. 230–231.

Перевод Е. Лысенко. Здесь и далее все тексты Борхеса цитируются по изданию: Борхес Х. Л. Собр. соч.: В 4 т. СПб.: Амфора, 2000–2001.

Оставлю в стороне попытки современных китайских историков вписать ее в общекитайский нарратив, связав с «колыбелью» ханьской цивилизации, – они явно носят идеологический характер. Некоторые лингвисты увязывают эту культуру с тибетскими и бирманскими древними культурами, но определенно здесь сказать, судя по всему, ничего не возможно – да и вряд ли будет когда-то возможно.