Дэниэл Деннет - Опасная идея Дарвина: Эволюция и смысл жизни

Предположим, что есть два одинаково жизнеспособных и удобных языка ДНК – менделевский (наш) и зенделевский. Если жизнь возникала дважды, то существует четыре равновероятные возможности: ее языком оба раза был менделевский; оба раза – зенделевский; менделевский, а затем зенделевский; зенделевский, а затем менделевский. Если бы мы много раз перемотали пленку жизни и рассмотрели случаи, когда жизнь возникала дважды, можно было бы ожидать, что в половине случаев возникали бы оба языка, но в четверти появлялся бы лишь менделевский. В этих мирах язык ДНК всех организмов был бы одним и тем же несмотря на то, что у второго языка были бы ровно те же шансы на возникновение. Это показывает, что «универсальность» (по крайней мере, на нашей планете) языка ДНК не позволяет сделать обоснованный вывод, что все организмы происходят от одного-единственного прародителя, первого из Адамов, поскольку в этих случаях ex hypothesi у Адама мог бы быть своего рода совершенно самостоятельный брат-близнец с ДНК, случайно написанной на том же языке. Разумеется, если бы жизнь возникала гораздо чаще – скажем, сто раз – при тех же условиях, то вероятность появления лишь одного из двух равновероятных языков оказалась бы Исчезающе мала. А если на самом деле существует гораздо больше двух одинаково подходящих для использования генетических кодов, то сходным образом изменилась бы и вероятность. Но до тех пор пока нам неизвестно, какие на самом деле существуют возможности (и связанные с ними вероятности), у нас не может быть какого-либо надежного метода, позволяющего окончательно доказать, что жизнь возникла лишь однажды. Пока что это простейшая из гипотез – жизни было достаточно возникнуть лишь однажды.

А теперь обратимся к другой крайности и рассмотрим ересь, которая была бы по-настоящему смертельной для дарвинизма, если бы не представляла собой столь смутную и в конечном счете внутренне противоречивую альтернативу: попытку иезуита-палеонтолога Тейяра де Шардена примирить религиозные убеждения со своей верой в эволюцию. Он предложил версию эволюции, поставившую человека в центр Вселенной, и обнаружил, что христианство является «целью» – «точкой омега» – всякой эволюции. Тейяр даже оставил место для первородного греха (в его ортодоксальной католической версии, а не в научной, о которой говорилось в восьмой главе). К его разочарованию, Церковь сочла это ересью и запретила ему преподавать в Париже, так что остаток своих дней он провел в Китае, где изучал ископаемые находки до самой смерти, наступившей в 1955 году. Его книга «Феномен человека» 550была опубликована посмертно и повсеместно встречена с восторгом, но научный мир, в особенности ортодоксальные дарвинисты, назвали ее еретической с той же решительностью, что и Церковь. Справедливости ради стоит сказать, что за прошедшее с момента публикации время ученые полностью согласились друг с другом в том, что Тейяр не предложил никакой серьезной альтернативы традиционному дарвинизму; его оригинальные идеи оказались запутанными, а остальное сводилось лишь к высокопарному изложению господствующих представлений 551. Сочинение было жестко раскритиковано сэром Питером Медаваром; критический разбор был повторно опубликован в сборнике его работ «Государство Плутона» 552. Вот вам пример риторики Медавара: «Несмотря на все преграды, которые Тейяр – возможно, не без причины – воздвигает на нашем пути, в „Феномене человека“ можно уловить нить рассуждений».

Проблема с воззрениями Тейяра проста. Он страстно отрицает фундаментальную идею: что эволюция является бездумным, бесцельным, алгоритмическим процессом. То был не конструктивный компромисс; то было предательство главной догадки, позволившей Дарвину ниспровергнуть мировоззрение Локка с его приматом Разума. Как мы видели в третьей главе, Альфреда Рассела Уоллеса тоже соблазняла мысль ее отринуть, но Тейяр безоговорочно поддался этому соблазну, и это стало сутью предложенной им альтернативы 553. То, как высоко книгу Тейяра до сих пор ценят неспециалисты, и уважительный тон, с которым ссылаются на его идеи, свидетельствуют о глубине отвращения к опасной идее Дарвина, отвращения столь сильного, что оно способно оправдать любую нелогичность и стерпеть любую двусмысленность в аргументации, если он обещает в конце концов даровать освобождение от гнета дарвинизма.

А что сказать о другой печально знаменитой ереси – ламаркизме, вере в наследование приобретенных свойств 554? Здесь все гораздо интереснее. Своей привлекательностью ламаркизм обязан в основном тому, что обещает ускорить перемещение организмов в Пространстве Замысла, воспользовавшись усовершенствованиями, возникшими у отдельных организмов за период их существования. Нужно так сильно изменить конструкцию, а времени совсем мало! Но перспективу ламаркизма в качестве альтернативы дарвинизму можно исключить путем логических рассуждений: возможность запуска процесса ламаркианского наследования в первую очередь предполагает наличие процесса дарвиновского (или чуда) 555. Но разве наследование по Ламарку не может быть важным подъемным краном в рамках дарвиновской парадигмы? Известно, что сам Дарвин наряду с естественным отбором включил наследование по Ламарку в качестве катализатора в свою собственную версию эволюции. Он мог это сделать, поскольку имел очень смутное представление о механике наследственности 556.

Исследователем, сделавшим второй по значимости (после Дарвина) вклад в развитие неодарвинизма, был Август Вейсман, четко разделивший зародышевую и соматическую линии 557; зародышевая линия состоит из половых клеток в яичниках или гонадах, а все другие клетки тела являются соматическими. Что именно произойдет с клетками соматической линии за время их жизни, разумеется, имеет отношение к тому, передастся ли хоть какому-нибудь потомку зародышевая линия тела, но изменения, происходящие в соматических клетках, вместе с этими клетками и исчезают; передаваться по наследству могут лишь изменения в клетках зародышевой линии – мутации. Это учение, иногда называемое вейсманизмом, – бастион, воздвигнутый ортодоксальным дарвинизмом для обороны от ламаркизма, который, по мнению самого Дарвина, можно было одобрить. Можно ли опровергнуть и вейсманизм? Сегодня складывается впечатление, что у ламаркизма гораздо меньше шансов стать важным подъемным краном 558. Чтобы ламаркизм сработал, информация о конкретных приобретенных свойствах должна каким-то образом попасть из подвергнувшейся перестройке части тела (сомы) в яйцеклетки или сперму, то есть зародышевую линию. В целом подобная переправка сообщений считается невозможной (не было открыто каналов коммуникации, по которым можно было бы передать эту информацию), но давайте проигнорируем это затруднение. Гораздо существеннее проблема, касающаяся природы информации в ДНК. Как мы видели, наша система эмбрионального развития воспринимает последовательность ДНК как рецепт, а не чертеж. Между фрагментами тела и фрагментами ДНК нет взаимно однозначного соответствия. Именно поэтому в высшей степени маловероятно (или, в некоторых случаях, невозможно), чтобы какое-нибудь отдельное изменение в части тела (мышце, клюве или, в случае поведения, некоей нейронной управляющей цепи) соответствовало какому-либо определенному изменению в ДНК организма. Поэтому даже если бы и был способ переслать приказ об изменении в половые клетки, способа составить такой приказ правильно не найдется.