Анна Сергеева-Клятис - Повседневная жизнь Пушкиногорья

Почти все предметы предполагаемой дружеской беседы как будто и связаны с социально-политической проблематикой, вполне серьезно обсуждаемой в кружке Н. И. Тургенева, но все-таки снижены, сведены на уровень легковесной болтовни, ни к чему не обязывающей шутки. Будущие декабристы, да и сам Н. И. Тургенев в первую очередь, ожидали от своего поэта совершенно иных текстов. Да, собственно, такие тексты Пушкин и писал еще совсем недавно. Не из-под его ли пера вышла свободолюбивая ода «Вольность»? Но именно тот факт, что Пушкин видел для себя и другие возможности, мог легко зарифмовать слова «беззаконник» и «поклонник», соединить «наслаждения» с «властелином», в высокую гражданскую тематику вписать низкие образы анакреонтической поэзии, очевидно, заставлял усомниться. И, вероятнее всего, не в благонадежности Пушкина, а в его безусловной преданности идеалам гражданского служения. В его готовности посвятить свою жизнь служению идеалам Свободы, как это делали они сами, вступая в тайный союз. В новых стихах Пушкина часто проскальзывало иное: поэзия, а не политика, искусство, а не государственная сфера — вот тот путь, который постепенно, но отчетливо вырисовывался в его текстах.

В своих воспоминаниях И. И. Пущин рассказывает о собрании в доме Н. И. Тургенева в начале мая 1819 года. Менее чем через два месяца после этого Пушкин снова запросит отпуск на 28 дней в Коллегии иностранных дел и 10 июля уедет из Петербурга в Михайловское, где в это время находилось его семейство. Вернется он раньше, чем предполагал: не «в начале мрачном сентября», а в самой середине августа — 14 или 15-го числа. Приехав в деревню, очевидно, 13 июля, Пушкин практически сразу начинает работать над пятой песнью «Руслана и Людмилы», которую закончит там же, в Михайловском, прямо перед отъездом в Петербург. Но наслаждение спокойствием и деревенской свободой, о которых мечтал он, покидая столицу, наступит не сразу, если вообще в этот приезд поэту удалось их ощутить в полной мере.

16 июля, почти сразу после приезда Пушкина в деревню, умер его брат — полуторагодовалый Платон. Смерть маленьких детей, даже в состоятельных, дворянских семьях, даже в семье императора, — в то время обычное дело. Но родителями и близкими она переживалась, конечно, тяжело. 18 июля умершего Платона похоронили в Успенском соборе Святогорского монастыря, кладбище которого постепенно становится родовым местом упокоения для семьи Пушкиных. Очевидно, что ни во время короткой предсмертной болезни мальчика, ни после похорон особенной радости от пребывания в деревне поэт испытать не мог.

Однако во время самого глубокого траура рождается стихотворение «Деревня», в котором звучит уже знакомая тема, но теперь она представлена с помощью новой краски:

Эти стихи еще не вполне самостоятельны, во многом повторяют образы и приемы предшественников, воспевают сельское уединение вопреки здравому смыслу и душевным устремлениям молодого поэта, но в них все же прорывается и искреннее восхищение природой Михайловского, и умиротворение, которым полны его ландшафты. И главное: Михайловское в этих строках чрезвычайно узнаваемо, почти с фотографической точностью. Это уже не отвлеченные черты идеального сельского рая, а вполне конкретный образ:

Поэт смотрит на свои владения с Михайловского холма, на вершине которого располагалась усадьба. Если миновать небольшой сквер с низкорослыми кустами у порога главного дома, то сразу за полукруглой площадкой начинался обрыв к реке Сороти; справа, за кухней, находился фруктовый сад, прямо перед парадным входом в дом — запущенный парк с цветниками, дальше — банька, за нею — огород. Вид на Сороть и на два больших озера (одно из них — Кучане, другое — Маленец) открывался прямо с балкона, выходившего на реку. Оттуда же видны были холмы, заливные луга, нивы, мельницы.

Спокойный тон повествования словно передает атмосферу деревенской жизни, с ее размеренностью и неторопливостью, которой наслаждается человек, уставший от городской суеты. Вспомним также, что в усадьбе, когда Пушкин пишет эти строки, грустно. Только что происшедшая трагедия заставляет подумать о вечном и неизменном — о природе Михайловского, которая всегда, и во времена деда, и прадеда поэта, встречала хозяев одним и тем же прекрасным, спокойным и одухотворенным видом. Да и сейчас, даже после катастрофических событий русской истории, в буквальном смысле перепахавших всё окрест, описанный Пушкиным пейзаж узнаваем.

Бросается в глаза последняя строка приведенного отрывка — долгое время при публикациях Пушкин именно ею заканчивал свое стихотворение: «Везде следы довольства и труда». Следы труда крепостных крестьян, которые пасут скот, ловят на озерах рыбу, сушат в овинах сжатые на полосатых нивах снопы, мелют на мельницах зерно. Этот разнообразный крестьянский труд создает у поэта впечатление довольства, которое можно понять трояко: руками крестьян созидается довольная и сытая жизнь, это также ощущение от плодородия земли и богатства окружающей природы, да и сами крестьяне живут в довольстве. Последнее предположение кажется особенно сомнительным, поскольку стихотворение «Деревня» на этом не кончалось. В нем была еще вторая часть, которая описывала ужасы крепостного состояния. Она настолько резко противопоставлена первой, что кажется, будто написана совсем в другом месте и по другим впечатлениям. Возможно, это отчасти и так: «Деревня» была привезена Пушкиным в Петербург в середине августа, так что возможно, что он не раз возвращался к тексту, писал его не за один присест. Когда читаешь вторую часть, то ощущение «довольства и труда» исчезает совершенно, равно как спокойное созерцание природы и упоение ее красотой уступают место негодованию поэта против процветающего рабства; интонация благодарного восхищения сменяется памфлетом, социальной инвективой: