Анна Сергеева-Клятис - Повседневная жизнь Пушкиногорья

Как отчетливо проговорены в этом фрагменте основные положения концепции Н. И. Тургенева! Ключевые понятия поэт пишет с прописной буквы, их эпитеты читаются как устойчивые: «дикое Барство» противопоставлено «тощему Рабству», высоко чтится власть Закона и высказано сожаление по поводу его отсутствия, Рабство должно пасть непременно «по манию царя», «просвещенная Свобода» — еще не наступившее, но чаемое состояние Отечества. «Витийства грозный дар» — это тоже тургеневское, Пушкин называет как раз то качество, которого непреложно требовал от поэта его старший друг и недостаток которого он в себе чувствовал. Мы не знаем доподлинно, как случилось, что Пушкин дописал «Деревню» именно таким образом, отчасти противореча самому себе. Было ли стихотворение задумано как политический пропагандистский текст с самого начала и поэта увело в сторону его настроение умиротворенной печали? Вспомнил ли он об ужасах крепостничества, едва вывел на бумаге несообразные с ними слова: «везде следы довольства и труда»? Испытал ли чувство вины за свою несознательность перед старшим товарищем, который столько сил потратил, чтобы убедить его в обратном?

Стихотворение «Деревня» было на ура принято тургеневским кругом, ходило в списках, передавалось из рук в руки. Однако реализма за изображением ужасов крепостничества в нем не видели. А. И. Тургенев сообщал князю П. А. Вяземскому: «Прислал ли я тебе „Деревню“ Пушкина? Есть сильные и прелестные стихи, но и преувеличения насчет псковского хамства» [33] А. И. Тургенев — П. А. Вяземскому, 26 августа 1819 // Остафьевский архив. Т. 1. С. 296. . Действительно, нисколько не сомневаясь в искреннем сочувствии Пушкина закабаленным крестьянам, вторую часть «Деревни» трудно воспринять иначе, как хорошо выученный урок. Впрочем, возможно, здесь была и своя, вполне литературная, цель и литературная же игра. Пушкину было интересно соединить в рамках одного текста два, казалось бы, враждебных жанра: элегическая первая часть стихотворения переходит в грозную обличительную оду. Известно, что тургеневский круг отрицал элегию как бессмысленный жанр, никаким образом не работающий на общее дело, зато признавал главные литературные права (и обязанности!) за одой, потенциально несущей мощный идеологический заряд.

Что же было в действительности? Что скорее соответствовало тому положению, которое Пушкин застал в Михайловском: ужасы крепостного рабства или «следы довольства и труда»? Михайловское было небогатым имением. Вместе с деревнями оно составляло 1863 десятины земли (2000 га), 164 человека барщинных крестьян (то есть работавших на полях) и 23 человека дворни (служивших при барском доме). Владельцы бывали в имении не часто и в хозяйстве полностью полагались на управляющего, который, как выяснилось несколько позднее, обирал и господ, и крестьян. Так что последние жили под двойным гнетом, работали много, а сытости и довольства было немного. Псковская губерния в это время вообще принадлежала к числу тех, где положение крестьян было особенно тяжелым. В середине 1820-х годов по ней прокатилась волна крестьянских волнений, из которых многие были столь значительны, что не могли не вызвать внимания правительства. Почти все крестьяне здесь были барщинные, оброк, который постепенно вытеснял эту феодальную форму зависимости, в Псковской губернии не прижился. Крестьяне занимались только хлебопашеством, кустарные промыслы почему-то не получили развития. Помещики год от года увеличивали господскую запашку, сокращая земельные наделы крестьян, так что тем зачастую не хватало хлеба, чтобы прокормить семью. Случаи голодной смерти среди крестьян не были редкостью. Молодого Пушкина, переполненного освободительными идеями, приехавшего только что из тургеневского дома, где эти идеи постоянно обсуждались, должно было поразить бесправие крестьян. Например, 30 июля 1819 года, как раз во время пребывания Пушкина в Михайловском, порховский помещик генерал-майор А. А. Баранов забил насмерть своего крестьянина батогами. Пушкин мог знать об этом деле и даже о его подробностях, потому что его двоюродный дед, хозяин Петровского П. А. Ганнибал, был приглашен свидетелем при расследовании [34] См. об этом: Дейч Г. М., Фридлендер Г. М. «Деревня» Пушкина и антикрепостническая мысль конца 1810-х годов // Литературное наследство. М., 1956. Т. 60. Кн. 1. С. 381. .

Пушкин был знаком с другим своим соседом, Д. Н. Философовым, имение которого Богдановское Новоржевского уезда находилось в 70 верстах от Михайловского. В 1820-х годах Пушкин бывал у него в гостях [35] Об этом вспоминает сын Философова: Философов Д. В. Старое и новое. М., 1912. С. 130. , возможно, знал его и по Петербургу. Философов был знаменит своим крепостным гаремом, с которым не расставался даже во время путешествий в столицу. Так что некоторые поэтические инвективы, заключенные во второй части «Деревни», вполне возможно, имеют своим основанием реальные наблюдения Пушкина.

С другой стороны, в собственном имении Пушкин не сталкивался со злостными притеснениями крестьян. Наоборот, известно, что его отец и мать совершенно не умели управлять людьми, были не столько даже либеральны, сколько непоследовательны и безалаберны. Следствием этого было и чрезмерно легкомысленное отношение к ним слуг и дворни. О порядках в родительском доме читаем в письме сестры Пушкина Ольги Сергеевны мужу: «…Прибегать к отцовской прислуге, упаси Бог: дьяволы во плоти, плуты, воры, наглецы, и ничего не сделают задаром. <���…> Отец сердится, когда он всю челядь не видит налицо: „Да где тот? Да где этот? Да кто его послал?“ и проч.» [36] О. С. Павлищева — Н. И. Павлищеву, 9 ноября 1835 // Дневник сестры Пушкина О. С. Павлищевой в письмах к мужу и отцу. СПб., 2016. С. 151–152. . «Право, иногда он мне очень жалок. Старик хотя и не отец Горио: всегда нуждается в деньгах, а их любит; он обворован, разграблен со всех сторон, как я узнала; его челядь саранча сущая. Вообрази: 15 человек!» [37] О. С. Павлищева — Н. И. Павлищеву, 22 ноября 1835 // Там же. С. 155.