Анна Сергеева-Клятис - Повседневная жизнь Пушкиногорья

Еще совсем недавно, в Александровскую эпоху, которую Пушкин собирался описывать пером Курбского, государь считал необходимым выступать в роли мецената и щедро раздавал пенсионы и другие денежные вспомоществования (в разное время их получали Карамзин, Гнедич, Крылов, Жуковский). Создавалось ощущение сотрудничества: писатель кладет на алтарь отечества свой дар, государство дает ему возможность творить, не задумываясь о насущном хлебе. Об этой роли, принятой на себя русским монархом, выразительно писал в 1816 году К. Н. Батюшков: «Великая душа его услаждается успехами ума в стране, вверенной ему святым провидением, и каждый труд, каждый полезный подвиг щедро им награждается. В недавнем времени, в лице славного писателя (Н. М. Карамзина. — А. С.-К. ), он ободрил все отечественные таланты: и нет сомнения, что все благородные сердца, все патриоты с признательностию благословляют руку, которая столь щедро награждает полезные труды, постоянство и чистую славу писателя, известного и в странах отдаленных, и которым должно гордиться отечество» [328] Батюшков К. Н. О влиянии легкой поэзии на язык // Батюшков К. Н. Опыты в стихах и прозе. М., 1977. С. 17. . И если Н. М. Карамзин всё же выполнял заказ императора, работая над составлением истории России, то, например, Н. И. Гнедич многие годы посвятил переводу «Илиады» Гомера. И этот его труд был оценен как государственно значимый. Теперь времена очевидным образом переменились: главнейшей обязанностью первого поэта страны стала почитаться его придворная служба. Ее формальное исполнение оказалось залогом материального выживания Пушкина и его семьи.

Отпуск был официально оформлен до 23 декабря 1835 года, и 7 сентября Пушкин выехал из Петербурга в Михайловское. Он, конечно, рассчитывал в деревне отдохнуть от своих безрадостных петербургских впечатлений и, как обычно в осенние месяцы, плодотворно поработать. Но на этот раз ожидания его обманули — отрешиться от столичных забот не удалось. Все свои опасения, горести, терзания поэт перенес в «пустынный уголок», который в эту осень лишился своих главных притягательных свойств: «спокойствия, трудов и вдохновенья».

Жене в это время Пушкин писал: «Сегодня 14-ое сентября. Вот уж неделя, как я тебя оставил, милый мой друг; а толку в том не вижу. Писать не начинал и не знаю, когда начну. Зато беспрестанно думаю о тебе, и ничего путного не надумаю. Жаль мне, что я тебя с собою не взял. Что у нас за погода! Вот уж три дня, как я только что гуляю то пешком, то верхом. Эдак я и осень мою прогуляю, и коли бог не пошлет нам порядочных морозов, то возвращусь к тебе, не сделав ничего» [329] Пушкин А. С. Письмо Н. Н. Пушкиной, 14 сентября 1835 (№ 665) // Пушкин А. С. ПСС. Т. 10. С. 425. . Вместо того чтобы заниматься поэзией, Пушкин пытается сводить доходы с расходами, и всякий раз расходы оказываются неизмеримо больше: «Ты не можешь вообразить, как живо работает воображение, когда сидим одни между четырех стен или ходим по лесам, когда никто не мешает нам думать, думать до того, что голова кружится. А о чем я думаю? Вот о чем: чем нам жить будет? Отец не оставит мне имения; он его уже вполовину промотал; ваше имение на волоске от погибели. Царь не позволяет мне ни записаться в помещики, ни в журналисты. Писать книги для денег, видит бог, не могу. У нас ни гроша верного дохода, а верного расхода 30 000. Всё держится на мне да на тетке. Но ни я, ни тетка не вечны. Что из этого будет, бог знает. Покамест грустно» [330] Пушкин А. С. Письмо Н. Н. Пушкиной, 21 сентября 1835 (№ 668) // Там же. С. 426. . Потихоньку наступала осень, погода то портилась, то снова на короткое время воцарялось бабье лето. Пушкин много ходил, как и прежде, много ездил верхом на деревенских клячах. Обедал чрезвычайно просто: ел печеный картофель и яйца всмятку. Особенно некому было заботиться о барине, няня Арина давно уже была в могиле, прочие только выполняли свои обязанности. Ложился поэт в 9 вечера, ранняя темнота за окнами тому способствовала, вставал в 7 утра. Так прошел почти целый месяц. В конце сентября он сообщал: «Я провожу время очень однообразно. Утром дела не делаю, а так из пустого в порожнее переливаю. Вечером езжу в Тригорское, роюсь в старых книгах да орехи грызу. А ни стихов, ни прозы писать и не думаю» [331] Пушкин А. С. Письмо Н. Н. Пушкиной, 29 сентября 1835 (№ 670) // Пушкин А. С. ПСС. Т. 10. С. 428. . П. А. Плетневу поэт жалуется: «Пишу, через пень колоду валю. Для вдохновения нужно сердечное спокойствие, а я совсем не спокоен» [332] Пушкин А. С. Письмо П. А. Плетневу, около 11 октября 1835 (№ 672) // Там же. С. 430. .

Пушкин в своем уединении много читает. Просит жену присылать ему книги из Петербурга. Продолжает осваивать библиотеку Тригорского, которая пополнилась за время его десятилетнего отсутствия. В Тригорское он ездит по-прежнему почти каждый день. «В Тригорском стало просторнее, — пишет Пушкин жене. — Евпраксия Николаевна и Александра Ивановна замужем, но Прасковья Александровна все та же, и я очень люблю ее» [333] Пушкин А. С. Письмо Н. Н. Пушкиной, 25 сентября 1835 (№ 669) // Там же. С. 427. . Собственно, из «молодежи» в Тригорском осталась теперь только А. Н. Вульф, которая, как уже говорилось выше, так и не вышла замуж и продолжала жить с матерью. Евпраксия Николаевна уже четыре года была замужем за бароном Б. А. Вревским, и за это время стала матерью четырех детей. Пушкин в этот приезд отправился к ним в гости в село Голубóво, находившееся в 35 верстах от Тригорского. Из «некогда полувоздушной девы» Евпраксия Николаевна превратилась, по словам Пушкина, в «дебелую жену», но осталась для него близким человеком. Впоследствии ее, среди нескольких друзей, Пушкин посвятит в свои преддуэльные дела и в самый факт посланного Геккерену вызова. Александру Ивановну (Алину) в сентябре 1835 года Пушкин зазывал письмом в деревню, но она так и не приехала.

Несмотря на то что дом Прасковьи Александровны опустел и сама она, конечно, изменилась с годами, степень близости Пушкина к Тригорским соседям остается прежней. Знаком этой близости может служить способ написания им своего деревенского адреса: «Во Псков, ее Высокородию, Прасковье Александровне Осиповой для доставления А. С. П. известному сочинителю» [334] Там же. . В 1824 году, когда Пушкин опасался собственного отца, взявшегося контролировать его переписку, он тоже просил друзей писать на адрес Прасковьи Александровны. Теперь прежних опасений быть уже не могло, но два их имени в псковской глуши как-то сроднились и стали нераздельны.

«Из Михайловского в Тригорское, — пишет в своей книге А. М. Гордин, — ведут две дороги. Одна, верхняя, дорога идет парком, мимо большого старого пруда, окруженного вековыми деревьями, а затем бором и спускается к озеру Маленец у его южного края. Другая, нижняя, дорога идет от подножья Михайловского холма по самому берегу Маленца, огибая его, вдоль опушки бора. Это любимая дорога Пушкина. По ней постоянно ходил и ездил он — и в первые посещения Михайловского, и в годы ссылки, и позже» [335] Гордин А. М. Пушкинский заповедник. М., 1963. С. 147. .