Анна Сергеева-Клятис - Повседневная жизнь Пушкиногорья

Эти строки из стихотворения В. А. Жуковского на смерть Пушкина передают ощущение, которое, вероятно, испытывал не только он один, глядя на мертвого поэта, и при жизни видевшего и понимавшего что-то такое, что было скрыто от остальных. Растерянность друзей, горе вдовы, чуть ли не общенародная скорбь, которую вдруг ощутили близкие, толпы совершенно незнакомых людей, пришедших проститься с умершим, и полное отсутствие представителей высшего общества, скандал, сопровождавший последние дни жизни поэта, полицейский надзор за его мертвым телом — всё это создавало ощущение подавленности. Увидеть в происшедшем Божий промысел хотелось, но, очевидно, не получалось даже у такого убежденного христианина, каким был Жуковский. А мертвый Пушкин уже не мог ничего объяснить.

После прощания с поэтом в его квартире на Мойке, которое было столь многолюдным, что вызвало опасения у властей, отпевание было организовано почти тайное. На него не допускали публику, да и друзей Пушкина было всего несколько человек. В. А. Жуковский жаловался графу А. X. Бенкендорфу: «…Назначенную для отпевания церковь переменили, тело перенесли в нее ночью, с какою-то тайною, всех поразившею, без факелов, почти без проводников; и в минуту выноса, на которую собралось не более десяти ближайших друзей Пушкина, жандармы наполнили ту горницу, где молились об умершем, нас оцепили, и мы, так сказать, под стражей проводили тело до церкви. Чего могли от нас бояться? Какое намерение могли в нас предполагать?» [369] В. А. Жуковский — А. X. Бенкендорфу, февраль — март 1837 // Щеголев П. Е. Дуэль и смерть Пушкина. М., 2015. С. 283. Опасения властей были понятны: во время прощания стало очевидным, что гибель Пушкина получила огромный резонанс. Боялись выражений общественного протеста, осуждения, которое вполне могло обратиться и лично против императора. Николай I не мог не ощущать собственной ответственности за происшедшую трагедию. Он не очень любил Пушкина, хотя, несомненно, ценил его дарование, насколько ему позволяли собственный вкус и чувство прекрасного. На просьбу В. А. Жуковского назначить семье Пушкина такой же пенсион, как семье покойного Н. М. Карамзина, Николай I ответил: «Какой чудак Жуковский! <���…> Он не хочет сообразить, что Карамзин человек почти святой, а какова была жизнь Пушкина?» [370] Бартенев П. И. Русский архив. 1888. Т. 2. С. 294. И хотя он сделал многое для осиротевшей семьи Пушкина, но личного отношения к нему не изменил.

После отпевания в церкви Конюшенного ведомства гроб с телом Пушкина заключили в смоляной ящик и отправили на почтовых в Псковскую губернию. Желание покойного быть похороненным в Святогорском монастыре очень помогло властям, желавшим оградить столицу от нежелательных волнений. Тело сопровождали три человека: дядька Пушкина Никита Козлов, старший друг поэта А. И. Тургенев и жандармский капитан Ф. К. Ракеев. А. И. Тургенев оставил подробный отчет об этой дороге и последующих событиях. Дадим ему слово:

«3 Февр. в полночь мы отправились из Конюшенной церкви, с телом Пушкина, в путь; я с почтальоном в кибитке позади тела; жандармский капитан впереди онаго. Дядька покойного желал также проводить останки своего доброго барина к последнему его жилищу, куда недавно возил он же тело его матери; он стал на дрогах, кои везли ящик с телом, и не покидал его до самой могилы. Ночью проехали мы Софию, Гатчину, к утру 4-го февраля были уже в Луге, за 140 верст от Петербурга, а к 9-ти часам вечера того же дня уже во Пскове (куда приехали ровно в 19 часов. Псков по новому исчислению в 285 верстах от С.-П. Бурга). Это было в четверг, когда у губернатора Ал. Никит. Пещурова бывают вечеринки. Я немедленно к нему явился, а жандарм предъявил ему бумаги от своего начальства, и в ту же ночь послано было к архиерею, живущему в пяти верстах от Пскова, отношение гр. Протасова о принятии и о погребении тела в Святогорском Успенском монастыре, а исправнику опочковскому (в уезде сем находится монастырь) дано предписание снабдить нас, в случае нужды, обывательскими лошадьми. Возобновив знакомство с Пещуровым, напившись чаю, я отправился в ночь, опять с гробом и с жандармом, сперва в городок Остров , где исправник и городничий нас встретили (за 54 верст от Пскова) и послали с нами чиновника далее; за 55 верст от Острова мы заехали, оставив гроб на последней станции с почтальоном и с дядькой, к госпоже Осиповой, в три часа пополудни; она соседка Пушкина, коего деревенька в версте от ея села, и любила П<���ушкина> как мать; у ней-то проводил он большею частью время ссылки своей и все семейство ее оплакивает искренно поэта и доброго соседа. Она уже накануне узнала от дочерей, в Петербурге живущих, о кончине П<���ушкина> и встретила меня как хорошего знакомца и друга П<���ушкина>. Мы у ней отобедали, а между тем она послала своих крестьян рыть могилу для П<���ушкина> в монастырь за 4 версты, в горах, от нея отлежащий, там же, где положена недавно мать П<���ушкина>. После обеда мы туда поехали, скоро прибыло и тело, которое внесли в верхнюю церковь и поставили до утра там; могилу рыть было трудно в мерзлой земле, и надлежало остаться до утра. Мы возвратились в Тригорское (так называется село г-жи Осиповой, воспетое Пушкиным и Языковым); напились чаю, отужинали. Товарищ мой, ехавший на перекладных, ушел спать, а я остался с хозяйкой и с двумя милыми дочерьми ея и пробеседовал с ними до полуночи о делах Пушкина, о его жизни деревенской и узнал многое, что небесполезно будет для соображений по делам для оставшихся; нашел несколько стихов его в Альбуме, публике неизвестных, и сдружился с теми, кои так радушно меня приняли и так хорошо умеют ценить доброго Поэта. На другой день, 5 февраля, на рассвете, поехали мы опять в Святогорский монастырь; могилу еще рыли; моим гробокопателям помогали крестьяне Пушкина, узнавшие, что гроб прибыл туда; между тем как мы пели последнюю панихиду в церкви, могила была готова для принятия ящика с гробом — и часу в 7 утра мы опустили его в землю. Я взял несколько горстей сырой земли и несколько сухих ветвей растущего близ могилы дерева для друзей и для себя, а для вдовы — просвиру, которую отдал ей вчера лично. Простившись с архимандритом, коему поручил я, отправляясь, все надлежащие службы (к нему заходил я накануне), и осмотрев древнюю церковь и окрестности живописные монастыря, на горах или пригорках стоящего, я отправился обратно в Тригорское; оттуда с дочерью хозяйки, милою, умною и пригожею, я съездил в деревню Пушкина, за ¼ часа по дороге от них: а прямо и ближе, осмотрел домик, сад, гульбище и две любимые сосны Поэта, кои для русских будут то же, что дерево Тасса над Ватиканом для Италии и для всей Европы; поговорил с дворником, с людьми дворовыми, кои желают достаться с деревнею на часть детям покойного, полюбовался окрестностями; они прелестны, как сказывают, летом, и два озера близ самого сада украшают их. Здесь-то Поэт принимал впечатления природы и предавался своей богатой фантазии; здесь-то видел и описывал он сельские нравы соседей и находил краски и материалы для своих вымыслов, столь натуральных и верных и согласных с прозою и с Поэзиею сельской жизни в России. Возвратившись в Тригорское — мы позавтракали, поблагодарили хозяйку за ее радушное гостеприимство и в 12-м часу отправились в обратный путь. — 6-го февраля в воскресенье в 4-м часу утра были уже мы во Пскове <���…>» [371] А. И. Тургенев — А. И. Нефедьевой, 9 февраля 1837 // Пушкин в воспоминаниях современников. С. 611–613. .