Анна Сергеева-Клятис - Повседневная жизнь Пушкиногорья

«Вчера еще раз проверял я остатки фундамента дома Калашниковых. Сверял размеры натуры с проектом восстановления. И вдруг… Под крайним восточным камнем неожиданно открылась яма. Это оказался погреб. На дне его лежал полуистлевший дубовый сундук. Осторожно открыв его, я нашел в нем интереснейшие вещи бытового характера: графин, рюмки, тарелки, дорожную чернильницу, куски кожи от предмета неизвестного назначения. На дне сундука лежала книга под 1726 годом „Юности честное зерцало“. В книгу были вложены несколько писем Калашниковых к Пушкину» (8 октября 1963).

«Дела государственные.

Новый домик наконец срубили.

Водопровод в гостиницу провели.

Во всех домах и музеях зимние рамы вставлены.

Лошадей на зимние квартиры перевели.

Колодец в Михайловском вырыли. Вода есть и немалая.

Цветники всюду перекопали. Привезли торф и навоз, и всё в землю вложили.

Закончили сажать молодые яблони и сливы. Акт составили и инвентаризацию провели.

Пруды очистили. Ивы проредили. Мусорный кустарник удалили.

Дорогу из Тригорского в Пушкинские Горы творят быстро.

Зимою будут засыпать насыпь гравием» (1 ноября 1964).

«А у нас в Михайловском снег все валит и валит. Деревья в саду сверкают, будто кто разукрасил их серебряными рыбками. Мороз сгибает своим жаром рыбью чешую, и вокруг пахнет пирогами с судаком и язем. Я хожу по саду, отаптываю приствольные круги и, как колдун, снимаю рыбок и бросаю льдинки в небо, и они стаей улетают вслед за снегирями и синицами. <���…> По вечерам обхожу свои владения. Стою перед заветным крылечком, смотрю на конек кровли, на котором старая белая труба собирается взлететь к небу, но не смеет… За околицей, как всегда, темно, будто за Маленцом уже край света» (11 января 1967) [471] Все письма цитируются по изданию: А у нас, в Михайловском, или Домашняя история Пушкинского заповедника в письмах С. С. Гейченко В. М. Звонцову. .

Это небольшой по объему, но удивительный по разнообразию фрагмент из жизни заповедника 60-х годов, когда Гейченко был еще полон сил, когда запущенным им ходом шло воссоздание усадеб, когда почти каждый день приносил новые открытия, когда зачастую совершались чудеса, вроде неожиданной находки сундука Калашниковых в кладке фундамента, когда была еще жива легендарная ель-шатер, помнившая Пушкина, когда элементарные бытовые нужды (электричество, вода, транспорт) не удовлетворялись сами собой, а требовали вмешательства директора. Но именно поэтому из писем Гейченко хорошо видно, какой разносторонней деятельностью ему приходилось заниматься, и, конечно, не одному ему. Все сотрудники заповедника, подхваченные его созидательной энергией, двигались в таком же темпе и проявляли себя на таких поприщах, на которых в своей прежней жизни и представить себя не могли.

Работа с Гейченко требовала от них многого. С одной стороны, участия в физическом труде, брезговать которым было здесь не принято, с другой — творческого полета. В. А. Елисеева вспоминает, как сотрудники готовили поздравления директору в дни его рождения, сколько разнообразных талантов было при этом проявлено — художественных, литературных, сценических. «А еще был „музыкальный подарок“: Ирина Вантрусова (потом Парчевская) сочинила „кантату“, приспособив для этого случая стихотворение Пушкина 1819 года „Именины“ („Умножайте шум и радость…“), „положила“ ее на музыку бравурного марша, и, пару раз прорепетировав, молодая команда должна была имениннику подарить свое исполнение. Какой же был ужас (весь кураж пропал), когда именинник, предвкушая удовольствие от поздравления, привел в „Калашников“ (так называли Дом приказчика, где дислоцировались экскурсоводы) своих гостей, которых всегда много приезжало к нему на день рождения. А среди этих гостей был… Эдуард Хиль („Хиль и Хилиха“ — называл супругов Семен Степанович). Отступать было некуда. Под руководством „дирижера“ — Валеры Сандалюка — „кантата“ была исполнена. Особенно радостно и с деланым бесстрашием хор старался подхватить „припев“: „Наша жизнь — такая гадость, Семен Степанович, без вас“» [472] Елисеева В. А. Штрихи к «Портрету заповедника» начала 80-х годов XX века. С. 78. .

С середины 1960-х годов Гейченко собирал колокола. Он был вообще в душе своей собирателем, хранителем — коллекционером. В его доме была знаменитая коллекция самоваров. Выставленные на террасе, они приковывали взгляды как случайно попадавших в дом туристов, так и гостей, знавших о пристрастии хозяина. Чай в доме тоже всегда подавался в самоваре. Коллекцию «медных самураев», заполнивших террасу, можно и сейчас увидеть через стекла наглухо закрытого директорского дома.

Колокола были другим, более публичным, пристрастием Гейченко. Он собирал их повсюду, вез из окрестных городов и деревень, из старых развалившихся церквушек, доведенных советской властью фактически до полного уничтожения, из разоренных монастырей, из Москвы. Говоря серьезно, это не было в чистом виде коллекционирование. Гейченко хотел — впрочем, модальность нужно употреблять здесь другую: скорее, мечтал — о том, чтобы возродить звонницу в Святогорском монастыре. После закрытия монастыря в 1924 году все колокола были сняты и реквизированы, с того самого времени колокольня стояла пустой и безгласной. Если же представить себе на минуту звуки, которые мог слышать из своего распахнутого окна в Михайловском Пушкин, то колокольный звон среди них был самым очевидным, самым громким и самым привычным звуком повседневности. Возрождение этого звона обещало добавить еще одну краску в картину созданного Гейченко мира, еще на один шаг приблизить его к пушкинскому быту-бытию.

Однако о водружении колоколов на звонницу Святогорского монастыря в 60–70-х годах действительно можно было разве что мечтать. А покуда эта ситуация была неизменной, Гейченко потихоньку припасал колокола и колокольцы разных голосов и размеров и располагал их на самодельной звоннице во дворе своего дома. В. М. Звонцову он писал: «Сим извещаю тебя, что сегодня из Усвят, что на границе Витебской губернии, привезли бронзовый колокол баритонового тона. Красив как молодой дьякон. Как только подвешу, точно определю тон — сообщу тебе о его музыкальных свойствах и какие слова на колоколе написаны» [473] С. С. Гейченко — В. М. Звонцову, 23 декабря 1969 // А у нас, в Михайловском, или Домашняя история Пушкинского заповедника в письмах. С. 211. . А через несколько дней, повесив колокол и опробовав его, Гейченко сообщает: «Звон густой, приятный, но не ахти какой басовитый, чуточку ниже тоном, чем тот, что некогда привез я из Островского района (времен царя Ивана IV). Трио баритонов получается потрясающее, а когда все четырнадцать гудят одновременно — получается нечто ростовское» [474] С. С. Гейченко — В. М. Звонцову, 31 декабря 1969 // Там же. С. 213. . Значит, к концу 1969 года в домашней звоннице директора было уже 14 колоколов!