Анна Сергеева-Клятис - Повседневная жизнь Пушкиногорья

<���…> В Новгородке, как сказано, оставили мы шоссе. Только 2 июня, то есть после семидневного путешествия на лошадях, приблизимся мы снова к железной дороге; нет сомнения, что такие длинные переезды, как наш, по почтовым и проселочными путям в наши дни — большая редкость.

Часам к 6 вечера поверх густой зелени поросших лесом холмов увидали мы купол и колокольню Святогорского монастыря, где похоронен Пушкин. До монастыря оставалось еще 8 верст. Мы сделали 22 версты в полтора часа; в распутицу можно было проехать семь часов. Наш поэт, как известно, родился 26 мая 1799 года, и Великий Князь [481] Великий князь Владимир Александрович (1847–1909), в свите которого К. Случевский совершил путешествие по северным и северо-западным губерниям России. поклонился его праху в самый день его рождения.

Святогорский монастырь, находящийся в 108 верстах от Пскова, возник только во второй половине XVI века, на так называемых Синичьих горах, и известен всей России потому, что приютил останки Пушкина. В 1547 году Тимофей юродивый имел тут видение иконы Пречистой Богородицы, и неизвестно откуда шедший голос призывал его на это же самое место по прошествии шести лег. Юродивый действительно явился и увидел другую икону Одигитрии. Об этом пошла молва, появились странники и страннички; псковский наместник князь Токмаков донес Государю, присланы были следователи и повелено было устроить монастырь. Дальнейших сведений о судьбах монастыря нет; в 1780 году он истреблен пожаром. Соборная церковь Успения поставлена, вероятно, в XVII столетии. Монастырская ограда имеет до 400 сажен длины. Статьями монастырского дохода являются две местные ярмарки. Ежегодно из монастыря совершается крестный ход. Икона поднимается, как здесь привыкли говорить, «в поход» в первое воскресенье после девятой пятницы; ее несут во весь путь на руках, но прежде это было картиннее: ее несли только до реки Сороти; по ней и по реке Великой она следовала на судах до Выбутских порогов, затем поднималась снова на руки и шествовала на Спасо-Мирожский монастырь, в Псков.

К приезду Его Высочества «поход» иконы был немного задержан. Ровно в 6 часов вечера прибыл Великий Князь к монастырю. Обычная, многолюдная на этот раз ярмарка была на исходе; тысячи народа, расположившегося по крутым скатам святогорских холмов, обильно поросших листвою высоких деревьев, вдоль крыш и крылец лежащей у подножья монастыря слободы Тоболенец, неумолкаемым «ура» и киданием шапок приветствовали Августейшего Гостя; колокола гудели неумолчно. Его Высочество, выйдя из коляски, приблизился к монастырским воротам. Тут на носилках, готовая к походу, обставленная блестящими хоругвями, стояла икона Одигитрии, и перед нею в полном облачении, окруженный монашеством, архимандрит Николай. Яркое солнце горело на пологе иконы и ризах духовенства. Прослушав краткое приветственное слово, приложившись к иконе и осеняя себя крестным знамением, Его Высочество, по обычаю народному, прошел под нею и направился в монастырь.

Подъем по лестнице к церкви крут и высок; он идет все время под навесом и, так сказать, направляет идущего прямо в церковь. Отслушав молебен, Великий Князь посетил могилу Пушкина, находящуюся снаружи церкви со стороны алтаря, подле самой кручи монастырского холма. С одной стороны ее три абсиды церковные, с другой — три высокие липы, и широко кругом и далеко внизу — один из типичнейших и красивейших сельских видов наших. Панихида по рабе Божьем Александре, пропетая всем собором в присутствии Великого Князя и многих тысяч непокрытых голов людских, в тот самый день рождения поэта была величественна.

Пушкин, как известно, за год до своей смерти приготовил себе могилу в монастыре. Когда-то заказывал он в этом самом монастыре обедню и панихиду по боярине Георгии — это значило по лорд Байрону. Инокам, конечно, и в ум не приходило, что они молятся за упокой души человека, не особенно-то их долюбливавшего; но тот, кто будет объяснять себе эту панихиду кощунством со стороны Пушкина, тот будет далек от истины. Пушкин несомненно молился, как молился и Байрон, потому что в конце концов без молитвы все-таки нельзя.

Делать какую-либо характеристику Пушкина в путевом очерке не имело бы значения. Основательные труды новейших исследователей хорошо известны; всем еще более известен сам Пушкин. Но нельзя было не вспомнить, присутствуя при только что описанной панихиде, одного чрезвычайно характерного письма Пушкина, замеченного читающею публикой менее, чем следовало бы. Письмо это писано было к П. Я. Чаадаеву в 1836 году по поводу его «Философских Писем» и помещено в 1884 году в «Русском Архиве». Оно — пароль и лозунг, оставленные Пушкиным русскому человеку.

«Вы говорите, — пишет между прочим Пушкин, — что мы, то есть русские, черпали христианство из нечистого источника, что Византия была достойна презрения и презираема, и т. п. Но, друг мой, разве сам Христос не родился иудеем, и Иерусалим разве не был притчею во языцех? Разве Евангелие от этого менее дивно?.. Русское духовенство… никогда не оскверняло себя мерзостями папства… Что же касается нашего исторического ничтожества, — говорит Пушкин, — я положительно не могу с вами согласиться. Войны Олега и Святослава и даже удельные войны, ведь это та же жизнь кипучей отваги и бесцельной, и недозрелой деятельности, которая характеризует молодость всех народов. Вторжение татар есть печальное и великое зрелище. Пробуждение России, развитие ее могущества, ход к единству (к русскому, конечно, единству), оба Ивана, величественная драма, начавшаяся в Угличе и окончившаяся в Ипатьевском монастыре, как, неужели это не история, а только бледный и полузабытый сон? А Петр Великий, который один — целая всемирная история! А Екатерина II, поместившая Россию на порог Европы? А Александр, который привел нас в Париж (положа руку на сердце)? Разве вы не находите чего-то величественного в настоящем положении России, чего-то такого, что должно поразить будущего историка?.. Клянусь вам честью, что ни за что на свете я не захотел бы переменить отечества, ни иметь другой истории, как историю наших предков, как нам Бог послал».

У нас много людей, которые не захотят понять, что могло быть величественного в положении России в 1836 году, при Николае I, и почему именно могло оно показаться таковым Пушкину. Но выписки, только что сделанные, это такие перлы в славе Пушкина, которых именно не доставало для уразумения в нем некоторых не совсем ясных сторон. Человек, написавший это письмо, несомненно, стал человеком чужим для многих, несогласных с ним людей, но за то он передался всею силою своего великого гения, своего горячего сердца подавляющему большинству людей великорусского пошиба, того пошиба, который сделал и сделает всю нашу историю.