Коллектив авторов История - Идеал воспитания дворянства в Европе. XVII–XIX века

Отчасти оппозицию установившимся формам воспитания и общения в аристократическом обществе можно объяснить влиянием Руссо, особенно сильным в кругу гувернеров, близких к Жильберу Ромму. Пьер-Иньяс Жонес-Спонвиль (Jaunez-Sponville), известный под именем Жам (James), бывший гувернером в семье гр. Алексея Кирилловича Разумовского, критически относится к традиционной в этой среде системе наказаний [604], и в этом он следует советам Руссо. Наказания постоянно использовала гувернантка, занимавшаяся воспитанием юного Разумовского до Жама. Критическое отношение к наказаниям в это время разделяют многие: Екатерина II считает, что не на наказаниях, а на привитии ученику заинтересованности в изучаемом предмете должно строиться воспитание, хотя просвещенный Лагарп в этом отношении оказывается адептом традиционных методов [605]. Жам использует другое средство – он сближается с учеником и вызывает искреннюю любовь и привязанность у своего подопечного, воздействуя на его чувства, а не давя на него своим авторитетом и властью, он стремится стать другом своего воспитанника [606], так же как и Ромм пытается выстроить со своим учеником дружеские отношения [607]. Йохель советует родителям вызвать дружбу у их детей [608].

Ромм критикует стиль и содержание общения в аристократических кругах. Он пишет о лести, ласках, нескромных вопросах, которые задают в салоне молодому человеку и от которых его следует оградить. Кажется, что Ромм напрямую руководствуется словами Руссо, опасавшегося восторгов, которые вызывает детский лепет за столом взрослых [609]. Демишель видит в «обществе», под которым, как можно предположить, он понимает высшее общество, источник опасностей для морального воспитания ребенка. Не случайно он хочет привить своему ученику осмотрительность в отношении высшего общества [610]. Жам также избегает со своим учеником великосветские собрания. При дворе на манеру воспитания Роммом Павла Строганова смотрят как на странное затворничество и порицают ее, ведь молодому аристократу нужно общаться в благородном обществе, чтобы усвоить такое важное качество, как легкость обращения. Даже влияние семьи расценивается некоторыми из этих гувернеров как вредное, не случайно Демишель стремится как можно быстрее покинуть со своим учеником дом его родителей, где все, по его мнению, препятствует здоровому моральному и физическому воспитанию ребенка [611]. Молодой А. С. Строганов высказывает похожие мысли в своем «Письме другу о путешествиях», написанных, вероятно, не без влияния его гувернера, Антуана [612].

Жам не заботится об обучении своего воспитанника «приятным искусствам» (arts d’agrément, т. е. танцам и музыке) и включает их в программу только под нажимом отца своего ученика [613]. Разумовскому-отцу кажется невозможным обойтись без этих предметов, ведь значительная часть жизни аристократа проходит в высшем обществе, в котором умение танцевать и играть на музыкальных инструментах высоко ценится [614]. Гувернерам трудно идти против традиции, поэтому и Павел Строганов занимается танцами и музыкой [615]. Отношение этих гувернеров к подобным светским умениям сугубо отрицательное, они ассоциируются у них с пустым времяпровождением великосветского общества. В своей критике «приятных искусств» гувернеры, возможно, опираются на взгляды таких теоретиков воспитания, как Локк, который в своих «Мыслях о воспитании» (1693) без большого энтузиазма отзывается об изучении танцев, музыки, фехтования и верховой езды молодым дворянином [616]. Санчес, правда, не исключает танцы и верховую езду из программы обучения (хотя музыкой, по его мнению, ученик может не заниматься), однако делает он это потому, что высшее общество требует их от аристократа: «Согласно принятым обычаям они входят в план обучения», – пишет он [617]. Напротив, эти гувернеры ценят физический труд. В воспитании Павла Строганова он занимал важное место, в соответствии с рекомендациями Руссо, для которого он был более «естественным», близким к природе, чем труд интеллектуальный [618].

Недоверие к «приятным искусствам» распространяется у Ромма и гувернеров его круга на гуманитарные науки вообще, в особенности на литературу и прежде всего поэзию [619], согласуясь с одной из важных идей Руссо, который предостерегал от преподавания детям отвлеченных идей [620]. Критика поэзии и литературы, в которых Ромм видит только «слова, фразы и красивую бумагу» («des mots, des phrases, et du beau papier»), отсылает нас, очевидно, к парижским великосветским кругам, для которых, пишет Ромм, этикет и приличия заменяют чувства [621]. Ромм в числе предметов, которые изучает его ученик, помимо русского языка и Священного Писания (которые не он преподавал Павлу Строганову), не упоминает ни литературу, ни историю, ни даже географию, зато он настаивает на чтении классиков, изучении естественной истории и геометрии [622]. Позже, в Женеве, Павел изучает, конечно, историю, слушая лекции Якоба Верне, и знакомство с этой дисциплиной не вызывает сопротивления гувернера [623]. Он также занимается неизбежными для дворянина фехтованием и верховой ездой, однако в программе его занятий все равно нет и намека на художественную литературу; зато он изучает химию, физику, математику и астрономию [624]. Санчес делает особый акцент на истории, но прежде всего истории родной страны ученика, т. е. России. История для него – источник знаний о нравах людей, наука о морали, поэтому важно, чтобы сам гувернер, а не наемный учитель занимался ею с воспитанником. Он также рекомендует математику, экспериментальную физику, естественную историю и философию. Он не предлагает определенно исключить литературу (belles-lettres), но пишет о ней в более чем сдержанных выражениях: ученику не следует запрещать ею заниматься, если у него есть вкус к литературе, но следует даже в этом случае ограничить занятия этим предметом [625]. Санчес также с иронией пишет о серьезном изучении живописи, которая подходит, по его мнению, только для итальянцев, «рабской нации, предающейся фривольности» [626].

Санчес не критикует саму традицию «искусства нравиться» (l’art de plaire), о которой много писали в педагогических трактатах [627], как важной составляющей идентичности аристократа и придворного. В плане, адресованном М. И. Воронцову, он пишет, что гувернер должен уметь показаться в свете и посвятить ученика в обычаи высшего общества [628]. Он не рекомендует немецкие университетские города как место учебы, потому что нравы там «не отличаются той учтивостью и привычкой к свету, которые должны характеризовать человека благородного происхождения» [629]. Однако в плане, написанном десятью годами позже для гр. Разумовского, описание светскости содержит, как мне кажется, долю иронии:

Необходимо, чтобы он [русский дворянин] овладел в некоторой степени столь уважаемым во Франции искусством быть приятным: причесываться, танцевать, участвовать в салонах [prendre sa place dans les cercles], за столом не говорить и не делать ничего, что могло бы нарушить привычные традиции, то же касается одежды, манеры держать себя и походки: все должно соответствовать привычкам общества […] [630].