Коллектив авторов История - Идеал воспитания дворянства в Европе. XVII–XIX века

Определенно можно сказать, что Дуарон представляет нам подкупающее описание смены моделей путешествий, принятых рыцарем и придворным, но не объясняет, как последняя модель появилась на свет. В поисках объяснений давайте сначала обратимся к нормативной литературе, изученной в рамках данной работы. Трактаты XVI века – посвященные как аристократическому образованию, так и «науке о государстве» – главным образом рассматривали «добродетели» государя, его должностных лиц и дворянства в целом и гораздо меньше внимания уделяли вопросу о том, как в реальной жизни приобрести не только эти добродетели, но и навыки, необходимые для ответственного и эффективного выполнения их функций.

Это пристальное внимание к добродетелям можно рассматривать как своего рода шаг назад по сравнению с теми успехами, которые сделала политическая теория с появлением трудов Макиавелли. По сути, это реакция на те же самые авторские приемы. Главное достижение Макиавелли как раз состояло в освобождении политической науки от обсуждения этой навязчивой проблемы: как должны себя вести правители, чтобы быть добродетельными. На смену этому вопросу пришло стремление понять, как различные политические системы могут функционировать в реальности, то есть как они могут сохраняться при различных обстоятельствах. Согласно Макиавелли, политическая наука – это наука о сохранении власти. Вместо рассуждений о далеких от реальности добродетелях предполагалось, что новая наука будет основываться на эмпирических данных, иначе говоря – на опыте, рассматривая существующее положение вещей и их функционирование, а не то, каким оно должно быть.

Равнодушное отношение Макиавелли к традиционной политической этике, включавшее довольно прозаичный взгляд на роль религии, превратило его в самого презираемого политического мыслителя до появления Спинозы, однако его взгляды игнорировать было невозможно. Вся литература XVI века, посвященная raison d’Etat , стремится примирить принципы Макиавелли с христианской этикой [1156]. Вот почему эту литературу снова преследует вопрос о добродетелях правителя. По очевидным причинам эта тенденция усиливается в трактатах, посвященных образованию государей и дворян. Их авторы с готовностью погружаются в рассуждения о современных им этических проблемах, например как соотнести идеал придворного и воина с торговлей или различной конфессиональной принадлежностью. Тем не менее бесполезно искать здесь высокую оценку опыта. Это не значит, что в такого рода произведениях отсутствуют упоминания о Grand Tour из‐за подозрений в «макиавеллизме», но возможно, это побочный эффект антимакиавеллизма, подозрительного отношения к опыту как противоположности добродетели.

Опыт был также связан с тем, что можно назвать жаждой знаний. И здесь мы обнаруживаем еще одну, возможно, самую важную причину невнимания к путешествиям. Это связано с трудной историей отношения к любознательности [1157]. О том, насколько путешествие воспринималось как воплощение этой «антидобродетели», столетиями осуждаемой церковью, прекрасно свидетельствует известный отрывок из «Божественной комедии» (ее части Ад ) Данте, где поэт встречает именно Улисса, приговоренного к вечным мукам не за свои предполагаемые странствия, а за свою чрезмерную жажду знаний, которая позволит ему даже проникнуть за границы изведанного мира – Геркулесовы столбы, – а вместе с тем – и границы допустимого знания [1158]. Ганс Блуменберг показал, насколько характерны для Ренессанса попытки разрушить эти границы, начиная с реального преодоления Геркулесовых столбов [1159]. Однако подобные попытки касаются и переосмысления прошлого. И некоторые современники очень хорошо осознавали, что оба вида приобретения знаний – через путешествия и через историю – были тесно взаимосвязаны.

Неудивительно, что и эта цель отлично прописана у Макиавелли. В предисловии к первой книге «Рассуждений» ( Discorsi ) автор демонстрирует намерение почерпнуть из «истинного разума Истории» – точнее говоря, из текста Тита Ливия – все, что следует знать о том, «как писать законы, удерживать Государства и править королевствами, создавать армии и вести войны, обходиться с подчиненными народами и расширять владения Государства» [1160]. Макиавелли прекрасно осознает тот факт, что, используя этот метод исследования, он вливается в ряды людей, ведомых жаждой знаний, которые были готовы проявить ту же отвагу, что и мореплаватели в их стремлении увидеть то, что никто еще не видел:

Хотя по причине завистливой природы человеческой открытие новых политических обычаев и порядков всегда было не менее опасно, чем поиски неведомых земель и морей, ибо люди склонны скорее хулить, нежели хвалить поступки других, я тем не менее, побуждаемый естественным и всегда мне присущим стремлением делать, невзирая на последствия, то, что, по моему убеждению, способствует общему благу, твердо решил идти непроторенной дорогой, каковая, доставя мне докуки и трудности, принесет мне также и награду от тех, кто благосклонно следил за этими моими трудами [1161].

Становится очевидным, что опасности, которые Макиавелли связывает со своей задачей, являются намеком на традиционное осуждение любознательности, а его отсылка к тем рискам, которые встречаются при «поисках неведомых земель и морей», смешанная с убеждением, что он идет «непроторенной дорогой», – явное указание на печальную долю Улисса в Аду Данте. И, разумеется, это также намек на недавние приключения Колумба и его последователей, однако некий скептический подтекст высказываний Макиавелли показывает, что по крайней мере в интеллектуальных вопросах осуждение любознательности было еще далеко не позади.

Дискуссия о природе и границах дозволенного познания, конечно, окажет важное влияние на развитие европейской истории идей по крайней мере до начала XVIII столетия (в других отношениях это вообще один из вечных вопросов) [1162]. В XVI веке пройдут десятилетия, прежде чем будет сделан решающий шаг: как раз во второй половине XVI – начале XVII столетия приобретение знания через опыт начнет постепенно терять свое негативное наполнение [1163]. Это уже самый конец Возрождения. Прохождение Геркулесовых столбов стало естественным и (почти) каждодневным делом, и в то же время произошло потрясение и столпов знания в Западной Европе. Начало глобализации, столкновение со множеством непонятных явлений пошатнули снаружи древние убеждения, как это сделало изнутри исчезновение единой христианской веры. В свете этих изменений опыт теперь кажется единственным способом познания реального мира. И хотя Монтень все так же настаивает на «неопределенности и изменчивости человеческого бытия» [1164], именно Бэкон положит начало систематическому продвижению идеи о приобретении знания посредством опыта. Будет излишним напоминать, что совершенно не случайно на фронтисписе одного из сочинений Бэкона, посвященного способам приобретения знаний, изображен корабль, проходящий сквозь Геркулесовы столбы. Надпись под рисунком гласит: Multi pertransibunt & augebitur scientia [1165].