Игорь Грабарь - Репин

Следя за дальнейшими фазами репинского портретного искусства данной поры, мы можем пройти мимо ряда протокольно объективных портретов, таких, как «И. М. Сеченов» в Третьяковской галерее (1889), остановившись только на этюде с М. М. Антокольского [76] , тонком, очень живописном портрете Мерси д’Аржанто и портрете композитора Кюи.

Гр. Мерси д’Аржанто. 1890. Был в собр. Г. П. Маликова, [ныне в ГТГ].

Портрет Мерси д’Аржанто писан с больной, почти умиравшей поклонницы русской музыки, парижанки, приехавшей в Петербург и здесь осевшей. Она лежит на кушетке, сложив руки. Так же, как Микешин, она написана на негрунтованном, но более гладком, чем там, холсте, что дает нечто общее их живописи, не по-репински тонкослойной. Исполненный в 2–3 присеста портрет этот чарует своей деликатностью и изяществом — единственный случай в списке женских портретов Репина. Это подлинная жемчужина в его творческом венце. Портрет Мерси д’Аржанто попал в частное собрание в Москве [77] , портрет Кюи находится в Третьяковской галерее.

Написанный одновременно с первым, в феврале 1890 г. [78] , он лишен артистизма и художественного темперамента, но как известный этап творчества Репина портрет этот в высшей степени знаменательное явление, ибо в нем впервые с непререкаемой убедительностью выражена тенденция, владеющая отныне художником: объективность, объективность во что бы то ни стало, что бы ей ни пришлось принести в жертву. Вместо правды жизненной, отлично сочетающейся с правдивостью артистической, субъективной, с правдивостью впечатления, переживания и чувства — один только голый объективизм [79] .

К этому дело давно уже шло: «Писемский» — начало этого пути. Но столь решительно, ясно и сильно — и, главное, успешно, удачливо — Репину еще не доводилось до 1890 г. справляться с портретом, задуманным в этом направлении.

Ц. А. Кюи, композитор. 1890. ГТГ.

«Кюи» — первый новый сдвиг, первая новая, по мнению Стасова, победа, на самом же деле — первый серьезный отказ от гигантских завоеваний целой жизни. «Кюи» — только начало нового периода в творчестве художника. В этом портрете есть подкупающая свобода в трактовке неизмельченных складок генеральского пальто и генеральских брюк, с красными выпушками и лампасами, есть увлечение, невольное увлечение чисто изобразительной, натюрмортной стороной. Но свое сердце Репин отдает здесь больше всего форме: достаточно полюбоваться на то, как написана левая рука Кюи, лежащая на ручке качалки, с безымянным пальцем в ракурсе.

Как претворится объективизм этого портрета в дальнейшем и какую переживет эволюцию, мы увидим ниже; теперь же надо остановиться еще на одном портрете, написанном немногими месяцами ранее и в свое время несказанно нашумевшем, — на портрете дамы в красной шелковой кофточке и черной юбке, с вуалью и в остроконечной шляпке (Икскуль) в Третьяковской галерее (1889). Он — отступление от линии «Кюи», но он и не по линии «Аржанто», а занимает середину, примыкая по типу к портретам Гаршина и Фофанова. Написанный с исключительным мастерством, он по праву должен занять место в первом, по качеству, десятке репинских портретов. Никто в России, кроме Серова, не передавал так матового цвета лица, томных глаз, шелка. А рука на этом портрете, ее атласная кожа, жемчуг и кольца едва ли имеют равных по высоте исполнения во всей Европе.

Портрет Икскуль был последним созданием Репина этого стиля: то, что придет ему на смену, будет носить печать высочайшего уменья, но меньшего художественного напряжения.

Июль и половину августа 1878 г. Репин провел в Абрамцеве у Мамонтовых. Своим пребыванием там, как мы видели, он был чрезвычайно доволен и не находил слов для похвал хозяевам, их многочисленным гостям и всей обстановке. Гостей там всегда был полон дом: художники, музыканты, писатели, историки искусства, ученые — кого только там не перебывало! Читались вслух новые стихи, рассказы, научные статьи и исследования, бывало шумно, горячо спорили, играли во всевозможные игры, занимались спортом и весело проводили время.

Как-то Репину довелось услыхать там рассказ о замечательном смехотворном письме, сочиненном некогда запорожцами, в ответ на высокопарную и грозную грамоту султана Магомета IV, предлагавшего им перейти к нему в подданство. Ответ этот был сочинен кошевым Иваном Дмитриевичем Серко с товарищами и вылился в забавный и местами мало пристойный документ, содержание которого уцелело до нас, ярко рисуя быт и нравы Запорожья и подсказывая нам, как мог возникнуть столь любопытный коллективно отточенный ответ.

Николай Мирликийский. Первая мысль картины. 1886. ГТГ.

Николай Мирликийский. 1888. ГРМ.

Репин сразу загорелся и набросал тот карандашный эскиз, который находится в Третьяковской галерее и имеет пометку автора: «Абрамцево, 26 июня 1878 г.». Общий смысл будущей картины здесь уже налицо, и даже отдельные, намеченные в эскизе фигуры перешли в картину без существенной переработки, как, например, ухмыляющийся писарь, сидящий в центре, с такой же наклоненной набок головой, или задний усатый запорожец, с поднятой кверху головой, указывающий вдаль рукою.

Тема задела Репина за живое, и мимолетная шутка вырастает вскоре в серьезную, большую затею. Но зимой 1878 г. и весь следующий год мешали заняться ею очередные работы, которые пришлось кончать — «Софья», «Проводы новобранца», «Досвітки» и «Крестный ход», — и все же в 1880 г., работая особенно много над «Досвітками», он основательно засаживается и за «Запорожцев». Его подтолкнуло к этому посещение в 1880 г. его мастерской Львом Толстым, заинтересовавшимся этой картиной.

Сообщая об этом Стасову, Репин пишет ему: «В „Запорожцах“ он мне подсказал много хороших и очень пластических деталей первой важности, живых и характерных подробностей. Видно было тут мастера исторических дел. Я готов был расцеловать его за эти намеки, и как это было мило тронуто (т. е. сказано), между прочим! Да, это великий мастер! И хотя он ни одного намека не сказал, но я понял, что он представлял себе совершенно иначе „Запорожцев“ и, конечно, неизмеримо выше моих каракулей. Эта мысль до того выворачивала меня, что я решился бросить эту сцену — глупой она мне показалась; я буду искать другую, у запорожцев; надо взять полнее, шире (пока я отложил ее в сторону и занялся малороссийским казачком „На досвітках“)» [80] .