Мартин Пачнер - От литеры до литературы [Как письменное слово формирует мир, личности, историю]

Грунтовую дорогу не ремонтировали несколько десятков лет, зато над ней изрядно потрудились ураганы. Теперь-то я начал понимать, почему не встретил ни одного человека, побывавшего в Дофине, – но в самом радужном настроении прыгал с камня на камень. Минут через десять обнаружилась новая проблема: у меня начали болеть ступни (я был обут в легкие парусиновые туфли). Выяснилось, что они не очень-то подходят для пеших прогулок. Я попытался внимательнее выбирать дорогу и, думая между делом, видят ли меня еще мои спасители-подростки, шел по пустой проселочной дороге, как по яичной скорлупе, и ощущал себя идиотом.

Но вскоре я поймал себя на том, что мои мысли переключились на пьесу. Действие «Моря в Дофине» происходит среди горсточки рыбаков, ежедневно борющихся с враждебным морем. Грубыми словами разговаривают между собой Афа, самый рисковый из всех рыбаков в деревне, и его напарник Августин; есть там и старик Хунакин, выходец из Восточной Индии, который просит взять и его в плавание, но он слишком стар, слишком пьян и слишком сильно боится. Ему отказали, и он упал с обрыва – возможно, покончил с собой. Афа, потрясенный случившимся, согласился взять себе в ученики мальчишку.

Однако основным носителем драматизма, главным героем пьесы является море, чуждая человеку сила, формирующая все и вся, подчиняющая своей воле растительность, дома и людей. Гасия, самый рассудительный из действующих лиц, резюмирует на ритмичном креольском английском: «Это море – его не для людей делали» [691] Walcott , Sea at Dauphin. P. 59. . Бесспорно, так оно и есть, но рыбакам все равно приходится каждый день иметь с ним дело. Это и закаляет их, и сушит, и измочаливает. «Море очень смешное, папаша, – говорит Афа старику, – но меня оно не смешит» [692] Ibid. P. 57. . Будто отзываясь на начальные слова стихотворения Йейтса «Плавание в Византий», «Здесь места дряхлым нет» [693] Пер. Е. Витковского. , Афа предупреждает: «Это море – не кладбище для стариков» [694] Ibid. P. 64. . И Августин подводит итог: «Море – это море», говоря тем самым, что следует покорно принимать море таким, какое оно есть, во всей его нечеловеческой жестокости [695] Sprayberry S. Sea Changes: Post-Colonialism in Synge and Walcott // South Carolina Review. Vol. 33. № 2 (Spring 2001). P. 115–120. .

Думая об этих персонажах и их борьбе против стихии, я приближался к Дофину, погруженный в грезы наяву, представляя себе это место чем-то вроде романтических развалин простой, потрепанной ветрами, обезлюдевшей, но живописной рыбацкой деревушки. Должен там найтись и один-единственный старый рыбак, который отказался уйти со всеми и остался защищать крепость. Он будет стоять у самой воды, удить рыбу и рассказывать мне, как остальные отправились искать счастья в Кастри («спроси его, почему он не идет в Кастри учиться на механика», – скажет в пьесе Афа о юноше). В эпилоге к пьесе Уолкотта, который я сочинял на ходу, отсюда должны были уйти все жители, кроме одного старика. Его отец и дед жили и умерли здесь – и он тоже умрет в Дофине, и Дофин умрет вместе с ним.

Мои размышления прервались, когда я обнаружил, что дорогу пересек ручей. Я понял, что океан уже рядом. С тех пор как мой автомобиль влетел в яму, прошел всего лишь час. Передо мною открылась небольшая поляна, где росли бананы и лениво щипала траву коза, привязанная к столбу. Чуть подальше, у тропы, дымился костер. В конце концов я увидел хижину – деревянное сооружение под ржавой жестяной крышей. Я позвал, мне никто не ответил. Миновав очередной поворот дороги, я прибыл в Дофин.

И не поверил своим глазам: он оказался здесь, этот одинокий рыбак из моих фантазий, он стоял с удочкой на берегу. Буквально подпрыгивая от возбуждения, я направился к нему. Подойдя поближе, я разглядел, что он одет в трикотажный спортивный костюм с эмблемой бразильского футбольного клуба. Это была совершенно не та изношенная, кое-как заштопанная рухлядь, в которую я мысленно обрядил своего рыбака-одиночку (в пьесе Уолкотта все действующие лица носили старые, побитые молью свитера). Я окликнул его, надеясь, что не напугаю, и он оглянулся, не выпуская удочку. Рыбак не особенно удивился, увидев меня, – вероятно, уже давно заметил мое появление. Он оказался крепко сбитым человеком лет пятидесяти. Уже подойдя к нему и протянув руку, чтобы поздороваться, я заметил, что у него на поясе висит кобура с пистолетом, и принялся нащупывать другой рукой мобильный телефон. Поняв, о чем я подумал, он ухмыльнулся.

– Привет. Джорджем меня зовут. Я иногда рыбачу здесь. Я полицейский.

Обрадованный тем, что все так просто объяснилось, я сообщил Джорджу, что пришел, чтобы посмотреть на Дофин, и что я никогда прежде здесь не был. Бухточка отнюдь не очаровывала красотой. Она оказалась заболоченной и забитой мусором – пластиковыми бутылками, пластиковыми пакетами и всем, что только можно вообразить. Те же самые устойчивые ветры, которые привели в Вест-Индию Колумба, теперь несут к ее берегам океанский мусор. Так выглядит берег Наветренных островов, нервных из-за прихотливого нрава Атлантического океана, в наши дни заваленный всякой дрянью, выброшенной волнами.

Джордж рассказал, что здесь находилось старейшее поселение Сент-Люсии: здесь высадились и осели моряки, потерпевшие кораблекрушение. Я решил, что он имел в виду испанских первопроходцев.

– Там сохранились кое-какие развалины, до них можно добраться через болото, – добавил он.

Я отправился туда, стараясь придерживаться края чрезвычайно неприятного на вид вязкого болота. Пройти там можно было лишь по руслу ручейка, который, при постоянной поддержке со стороны моря, затапливал все вокруг. Я пробирался через кусты, под деревьями, стараясь не думать о том, насколько промок и перепачкался. Через десять минут я и впрямь заметил развалины каменного строения. Три стены, никакой крыши, и вообще больше ничего. Могло ли это быть останками церкви, которую Уолкотт упомянул в пьесе? Ободренный находкой, надеясь выбраться из болота, я вскарабкался на крутой холм, густо заросший всевозможными кустами и деревцами, которые нахально растопыривали корни. Несколько раз я чуть не скатился вниз, но мне не удалось найти никаких других руин. Вокруг во множестве валялись булыжники; могли ли они остаться от домов? Мне трудно было представить строительство на такой крутизне.

Ползая по болоту и зарослям, я не мог не вспомнить и о другой стороне «Моря в Дофине»: о суше. Пьеса противопоставляет суровое море и закаленных рыбаков, бросающих ему вызов, тем, кто остается на суше и пытается зарабатывать себе на жизнь сельским трудом. Грубые рыбаки смотрят на крестьян сверху вниз, хотя их труд ничуть не легче рыбацкого. Земля в Дофине каменистая, как я только что выяснил, и не особенно плодородная. Козы могут обходиться и сухой травой, но стоило мне хоть мельком задуматься об этом, как я вспомнил, что попавшаяся мне у дороги коза была тощей.