Мартин Пачнер - От литеры до литературы [Как письменное слово формирует мир, личности, историю]

Чтобы поспособствовать моим разысканиям, Лайтон любезно устроил мне встречу с неофициальным историографом острова – доктором Грегором Уильямсом, некогда учившимся у Уолкотта. «Скажите своему водителю, чтобы заехал за мной к заправочной станции на Морн», – сказал по телефону доктор Уильямс, и я, за отсутствием водителя, сам подрулил к расположенной на крутом склоне заправке, походившей на ту, что была нужна. Довольно скоро подъехал маленький автомобильчик, из которого вылез человек, являющий собой шаржированное изображение интеллектуала с Карибских островов: пожилой, с развевающейся гривой седых волос и седой бородой, в больших очках в массивной оправе, какие могли бы изготовить в Москве году этак в 1962-м. Он пересел в мою машину и указал мне вверх, туда, где располагался Сент-Люсийский кампус Университета Вест-Индии, устроенный в бывших казармах колониальных частей британской армии.

Как только мы вышли, он приступил к драматическому описанию колониальной истории Сент-Люсии, начав с Войны за независимость Североамериканских штатов. «Мы стоим на господствующей высоте острова, – пояснил Уильямс, – на Morne Fortuné, Счастливом холме. Счастливчики, владевшие им, контролировали две важнейшие бухты, одну из которых сейчас занимают нефтеналивные танкеры, а на берегу второй, считающейся лучшей естественной гаванью на всех Карибах, расположился город Кастри, столица Сент-Люсии, где обитает половина населения острова». Энергично жестикулируя, Уильямс рассказал о случившейся в ту войну драме, когда британская и французская флотилии – каждый из противников не подозревал о намерениях другого – спешили к Сент-Люсии. Когда же они наконец увидели друг друга, завязалось жестокое сражение, которое проходило именно здесь. Впоследствии остров неоднократно переходил от французов к англичанам и наоборот, и каждый раз победителям приходилось осаждать высоту, на которой мы сейчас стоим. Поэтому Сент-Люсию иногда называют Еленой Вест-Индии, дорогим призом, за который вели борьбу сильнейшие колониальные державы.

В ходе этого исторического экскурса я испытал ощущение dejá vu: я уже слышал все это, причем от самого Уолкотта. Произведение, за которое он был удостоен Нобелевской премии, именовалось «Омерос» и недвусмысленно указывало на то, что автор намерен представить историю острова во всей ее полноте.

Писатели, принадлежащие к культурам с продолжительной литературной историей, могут, создавая коллективную историю своего народа, положиться на такие труды предшественников, как Илиада, индийская Рамаяна или исландские Эдды. А вот у писателей новых наций, особенно в Новом Свете, фундаментальной литературы зачастую очень мало, а то и вовсе нет; поэтому им приходится создавать ее самостоятельно (майя и их «Пополь-Вух» – исключение). Результат подобной затеи может оказаться далеким от намеченного, либо чрезмерно высокопарным, либо просто фальшивым. На каждого Вергилия, создавшего фундаментальный текст для Рима, найдется Джоэл Барлоу, «Колумбиада» которого, опубликованная в 1807 г., не смогла исполнить подобную роль для Соединенных Штатов.

Уолкотт преуспел там, где оступился Барлоу. «Омерос» рассказывает о том, как европейцы, начиная с первых испанских конкистадоров, таких как Писарро и Кортес, завоевывали Новый Свет. Потом настает черед рабов, принесших с собой западноафриканские традиции [684] Walcott D. Omeros. N. Y.: Farrar, Straus and Giroux, 1990. P. 150. . Уолкотт даже упоминает культуру мандинка и ее бардов, чье наследие сохранилось на Карибах: множество рабов, с которыми эта культура попала в Новый Свет, было захвачено на западном побережье Африки. В поэме упомянут и сэр Джордж Родни, командовавший британским флотом, и сражение за Морн-Фортюне, и североамериканская Война за независимость, и отмена рабства.

Но даже излагая историю Нового Света, Уолкотт изображал ее по лекалам Старого, следуя прежде всего Гомеру. Хотя между Грецией бронзового века и Сент-Люсией века XX пролегли огромные расстояния и тысячи лет, Уолкотт увидел между ними глубинное сходство, выражавшееся прежде всего в том, что жизнь на острове практически беззащитна перед прихотями моря [685] Ibid. P. 14. .

Получились отнюдь не Илиада или Одиссея, перенесенные на Сент-Люсию (хотя Уолкотт впоследствии составил сценическую адаптацию Одиссеи). Вместо этого он создал множество персонажей – жителей Сент-Люсии, которым дал имена героев Гомера. Среди них рыбак Ахилл и шофер развозного грузовичка Гектор, соперничающие из-за пышнобедрой легкомысленной Елены. Уолкотт остроумно заставляет носителей героических имен участвовать в житейских передрягах, присущих современной жизни острова. И все же по ходу действия он поднимает обыденное до уровня мистического, как Джеймс Джойс поступил в свое время с рядовым ирландцем, которого сделал главным героем своего романа «Улисс».

В итоге получилась эпическая поэма, пытающаяся придать смысл бурной истории Сент-Люсии при помощи обращения ко всем доступным литературным ресурсам. Гомеровские поэмы служат не столько для заимствования из них конкретных сюжетов, сколько указывают на амбиции – а именно на стремление написать основополагающий текст для Карибского региона. Сент-Люсию называли Еленой Карибского моря, поскольку за обладание ей сражались крупнейшие колониальные державы, а Дерек Уолкотт провозгласил себя Гомером родного острова.

В XX в. было предпринято много попыток создания основополагающих текстов, и «Омерос» Уолкотта оказался самым впечатляющим из всех. Более того, этот текст получился самым законченным (что подтверждает множество присужденных ему литературных премий) и стал эталоном постколониальной литературы.

Часть действия происходит на северной оконечности острова, которая носит название Грос-Айлет. Там обосновался Уолкотт, и туда я направлялся, чтобы повидаться с ним. Договориться об этом свидании оказалось непросто. Когда я впервые позвонил Уолкотту, по телефону мне ответил сам восьмидесятитрехлетний писатель. Он говорил слабым голосом и явно не представлял, что мне ответить. «Позвоните еще раз, когда дома будет Сигрид», – сказал он и повесил трубку. Я перезвонил позже. Сигрид, давняя спутница писателя, пообещала организовать мой визит. Уолкотт слушал разговор по другой трубке; я слышал его дыхание, но он не сказал ни слова. Сигрид, правда, назначила мне не конкретную дату, а интервал в несколько дней.

Прилетев на Сент-Люсию, я снова позвонил. Уолкотт, похоже, начисто забыл о моем запланированном визите, но после непродолжительного разговора начал что-то смутно припоминать: «Перезвоните, когда Сигрид будет дома». Когда я вновь связался с Сигрид, она по-деловому взялась за организацию встречи. «Вы не поймете, как сюда добраться, – заявила она, – это слишком сложно. Мы встретимся на заправочной станции в 3 км к северу от Кастри». (Судя по всему, на Сент-Люсии заправочные станции служат излюбленным местом встречи.) Я нашел бензоколонку, которая вполне могла оказаться нужной, и довольно скоро туда же подъехала белая женщина – Сигрид.