Мартин Пачнер - От литеры до литературы [Как письменное слово формирует мир, личности, историю]

– Так вы из Германии или у вас просто фамилия немецкая? Мы с Дереком все спорим об этом, – сказала она вместо приветствия. Я пробормотал что-то в ответ. Мои слова, похоже, успокоили ее: она приглашающе махнула рукой. – Поезжайте за мною.

Дерек Уолкотт и Сигрид Нама жили у самой воды, в трех практично устроенных домах, один из которых служил мастерской для живописи. Обстановка оказалась простой, модернистской; обращали на себя внимание продуманно сконструированные книжные шкафы. Терраса выходила прямо на море, и я так засмотрелся на открывшийся вид, что не сразу заметил Уолкотта, сидевшего за столом в углу. Он был старым, сгорбленным, маленьким. Вставать навстречу мне он не стал, а жестом предложил сесть рядом с ним. Сигрид покинула нас – ей нужно было поехать и купить несколько стульев. «Bis später», – сказала она и тут же потребовала: «Переведите!» – «Еще увидимся?» – предположил я. И она скрылась за дверью.

– Так, что вас интересует? – спросил Уолкотт, и я попытался в двух словах рассказать ему о поездке Гёте на Сицилию и о том, как этот пример вдохновил меня на путешествия и поиск следов литературы в жизни везде, где только удастся. Это не очень-то удалось мне.

– Меня интересует литература и места, – в конце концов брякнул я.

– Вы имеете в виду, географически?

– Да, – решительно кивнул я.

Хозяин ненадолго задумался о том, что значит для него Сент-Люсия географически, – и прежде всего ему на ум пришел язык. Он объяснил, что большинство населения здесь использует французский креольский диалект, разговорный язык, не имеющий никакой связи с письменной литературой [686] Более подробно об этой теме см.: Midgett D. Bilingualism and Linguistic Change in St. Lucia // Anthropological Linguistics. Vol. 12. № 5 (May 1970). P. 158–170. . Писателю с Сент-Люсии необходимо было превратить этот чисто разговорный язык в литературный. Уолкотт должен был создать не только фундаментальный текст, но и язык, на котором он будет написан.

Сам Уолкотт не говорил дома на французском креольском – по крайней мере, с матерью; он употреблял его лишь в разговорах со вдовой, которая помогала матери по дому (отец Уолкотта умер, когда сыну был всего год от роду). Связь его с французским креольским диалектом довольно слаба.

– Я думаю не на креольском, – признался он, но тут же добавил: – Когда пишу, то инстинкты у меня французско-креольские.

Различие между этими понятиями так и осталось неразъясненным.

Поиск нужного языка тесно связан с поиском верной литературной формы. Уолкотт был воспитан на английской литературе, и это подталкивало его к попытке сочетать французский креольский язык с западными литературными традициями. Чтобы выковать новый английский, Уолкотт экспериментировал с балладами, лежавшими ближе к народным песням на французском креольском, но имевшими более формализованные размеры и структуру, например катрены. Некоторые критики скептически отнеслись к сочетанию в творчестве Уолкотта западных литературных традиций с просторечным языком Сент-Люсии, но нашлись у него и защитники, среди которых был его друг Иосиф Бродский, русский поэт, протеже Анны Ахматовой, не по своей воле покинувший Советский Союз в 1972 г. Устав от столкновений диаметрально противоположных взглядов, Уолкотт вообще перестал обращать внимание на академические дебаты.

– Я не доверяю интеллектуалам, – сказал мне Уолкотт, – потому что у них нет чувства юмора, в отличие от Иосифа Бродского и Шеймаса Хини.

Последний намеревался вновь посетить хозяина дома через несколько недель. Я подумал, что три нобелевских лауреата, сидевшие на этой террасе и перебрасывавшиеся шутками, должны были представлять собой весьма трогательное зрелище. Уолкотт также написал портрет Хини, который показал мне в своей мастерской. Картина была исполнена в ярких, броских цветах.

Я заметил ему, что мы отошли от географии.

– Что ж, можно поговорить и об этом месте, – ответил он, но продолжил разговор о языке. – Раз уж вы заговорили об этом… Помню, какое дикое возбуждение испытываешь, когда на бумаге даешь имя месту или хотя бы вещи. Когда-то было так, что, скажи кто-то «хлебный плод», например, театр взорвался бы хохотом от узнавания и чуть ли не от смущения.

Плоды хлебного дерева были хорошо знакомы зрителям, но неизвестны искусству, потому что оно по большей части было импортировано и не имело связей с этим островом и его жизнью. «Да, я старался отразить Сент-Люсию», – продолжал Уолкотт. Это было частью его намерения вписать Сент-Люсию в историю литературы, добавить в литературный лексикон новые имена, новые персонажи и неведомые там плоды земные. Ведь именно это и должен делать фундаментальный текст прежде всего: переводить место, культуру и язык в литературу.

После «Омероса» у Дерека Уолкотта мне больше всего нравится «Море в Дофине», одноактная пьеса, написанная еще в 1954 г. Это произведение куда скромнее «Омероса»; его действие происходит в том же мире, что и у эпической поэмы, но там еще нет интереса к глубинной истории этих мест – и нет Гомера. И все же, мне кажется, в этой пьесе литературное воображение Уолкотта проявилось в его самой беспримесной форме. Вводная ремарка сообщает: «Наветренный остров в Вест-Индии, на ее нервной Атлантической стороне» [687] Walcott D. The Sea at Dauphin, in Dream on Monkey Mountain and Other Plays. N. Y.: Farrar, Straus and Giroux, 1971. P. 45. . Когда мне впервые попалась на глаза эта строчка, я даже не знал, что такое наветренный остров, но все же образ крепко зацепил меня, поскольку был очень нечетким, и его необходимо было сфокусировать.

Перед тем как отправиться на Сент-Люсию, я отыскал на карте крохотную рыбацкую деревушку Дофин, устроившуюся в некотором отдалении от атлантического берега. Согласно карте, туда вела через горы извилистая дорога, прерывавшаяся довольно далеко от деревни, жалкой точки, открытой океанским ветрам.

Под конец разговора с Дереком Уолкоттом я упомянул «Море в Дофине». Пьеса, как сказал Уолкотт, оказалась совершенно новым явлением для Карибского региона, поскольку дело касалось создания не только языка, пригодного для этого региона, но и театра, который мог бы представить пьесу, и аудитории, которая захотела бы посещать его. За создание нового театрального искусства Уолкотт взялся вместе с братом-близнецом [688] Hill E. The Emergence of a National Drama in the West Indies // Caribbean Quarterly. Vol. 18. № 4 (December 1972). P. 9–40. ; начали они на Сент-Люсии, а потом перебрались на Тринидад, где основали в Порт-оф-Спейне «Тринидадскую театральную мастерскую», получившую впоследствии широкую известность. Порт-оф-Спейн был тогда самым большим городом на всех восточных Карибских островах, и Уолкотт в своей нобелевской речи воздал ему должное. Театру для существования обязательно нужен подходящий город; острова как такового было бы недостаточно. Теперь же, когда Уолкотт полностью переехал обратно на Сент-Люсию, прожив некоторое время в Порт-оф-Спейне и Бостоне, где учился драматургии, он, как никогда прежде, ощущает отсутствие настоящего театра. Даже «Тринидадская театральная мастерская», слывшая некогда красивой вывеской театрального искусства Карибского региона, испытывает серьезные трудности.