Елена Полякова - Николай Рерих

В тарбагатайских горах поблизости обитают кочевники-киргизы, «словно сошедшие с куль-обской вазы»; курганы — памятники великого переселения народов, часты здесь, как в Новгородской губернии.

Вечерами, когда огромные звезды выходят на черное небо, идут беседы в Советском консульстве.

Николай Константинович рассказывает о своей экспедиции. Рассказывает об учении гималайских махатм, стремящихся объединить весь буддийский мир в единую общину, в которой народы наконец-то обретут подлинное счастье. Как тибетцы, как индусы, как люди центральноазиатских народов, он верит в то, что освобождение от господства чужеземцев придет с Севера, от красных богатырей, что неугасимый свет свободы, воссиявший на Севере, осенит Центральную Азию.

Приближался день рождения Ленина, 22 апреля, и сотрудники консульства мечтают установить в этот день перед своим зданием бюст Ленина.

Консул попросил художника сделать эскиз пьедестала для памятника; ночь сидел Рерих над эскизом, утром 22 апреля эскиз был готов.

В канун Первого мая художник принес консулу на сохранение свой дневник — мало ли что могло случиться в пути? А шестого мая была получена телеграмма из Москвы от Чичерина с разрешением на въезд в СССР Рериха Николая Константиновича, Рерих Елены Ивановны, Рериха Юрия Николаевича.

Художник оставил и завещание — в случае его гибели все имущество экспедиции, включая картины, переходит в собственность русского народа.

Восьмого мая визы были выданы, и караван двинулся в новый достаточно дальний путь. Двинулся на север, к границе России — Советского Союза.

29 мая 1926 года отец, мать и сын пересекли границу новой России.

Китай остался за границей, на юге. Впереди была степь — такая же, как в Синьцзяне, и глинобитные городки — такие же, как города Синьцзяна, и казахи в шапках-малахаях, и уйгуры в ватных халатах были — как по ту сторону границы.

Но в Хотане Рерих убежденно писал: «Дайте этому месту хотя бы примитивные условия культуры, и процветание восстановится необычайно быстро».

У Зайсана, в Семипалатинске, жилось небогато, туго было с продуктами. Но здесь не было губернаторов-тиранов и амбаней с непроницаемо любезными улыбками. Красные флаги развевались над глинобитными исполкомами и сельсоветами. Открывались школы, фельдшерские пункты. На пароходе, плывущем по Иртышу, толкуют не о Шамбале и притеснениях амбаней, но о стройках, которые будто бы пойдут по всей Сибири.

В Омске Рерихи садятся в московский поезд. Одежда у них не местная, манеры непривычные, да еще два тибетца сопровождают седобородого начальника экспедиции. Иностранцы? Похоже. Англичане? Американцы? Может быть. Но речь у них — чистая, российская, хотя и несколько старомодная, не знающая тех изменений, которые вошли в нее за восемь лет.

В июне 1926 года экспедиция выходит на перрон Казанского вокзала.

Извозчики подают пролетки к подходу поезда. Извозчики и приезжие разморены жарой. Экспедиция, пересекшая Центральную Азию, пересекает Каланчевку, Садовое кольцо, тянется Мясницкой — до Тверской, до гостиницы «Гранд-отель».

Высится над рекой Кремль, сияют золотые купола замоскворецких церквей. Но город разросся, город строится домами, новыми заводами, учреждениями.

Сельская молодежь с деревянными сундучками приезжает учиться в Московский университет. Идет в Художественном театре премьера «Горячего сердца». Открывается Музей восточных культур. Ликвидируется беспризорность. Светятся ночью окна кабинета Чичерина в Наркомате иностранных дел — нарком занят многообразными, сложнейшими делами.

Рериха Чичерин принимает, конечно, днем — выкраивает время для встречи с художником, которого помнит еще по Петербургскому университету.

«Полукоммунист, полубуддист» верен себе — он говорит с советским наркомом о возможности объединения России и огромного буддийского мира с помощью махатм — великих мудрецов Индии. Он передает Чичерину ларец с землей, взятой с могил великих мудрецов Индии, — дар махатм. «Посылаем землю на могилу брата нашего Махатмы Ленина», — пишут махатмы в письме, которое кажется отрывком из книги Рериха «Пути благословения» или «Алтай — Гималаи»:

«На Гималаях мы знаем свершаемое Вами. Вы упразднили церковь, ставшую рассадником лжи и суеверий. Вы уничтожили мещанство, ставшее проводником предрассудков. Вы разрушили тюрьму воспитания. Вы уничтожили семью лицемерия.

Вы сожгли войско рабов. Вы раздавили пауков наживы. Вы закрыли ворота ночных притонов. Вы избавили землю от предателей денежных. Вы признали, что религия есть учение всеобъемлемости материи (вероятно, Чичерин был очень удивлен, узнав, что махатмы так трактуют вопрос об отношении к религии в Советском Союзе. — Е. П. ). Вы признали ничтожность личной собственности. Вы угадали эволюцию общины. Вы указали на значение познания. Вы преклонились перед Красотою. Вы принесли детям всю мощь Космоса. Вы открыли окна дворцов. Вы увидели неотложность построения новых домов общего блага»…

Дальше махатмы возвещают о своих делах:

«Мы остановили восстание в Индии, когда оно было преждевременным, также мы признали своевременность Вашего движения и посылаем Вам нашу помощь, утверждая Единение Азии. Знаем, многие построения совершатся в годах 28–31–36. Привет Вам, ищущим Общего Блага!»

Но не только письма махатм привез Рерих на родину. Он передал Луначарскому серию своих картин, писанных в центре Азии. В том числе «Явление срока»: возникает над спокойной землей голова гиганта-богатыря, который зорко смотрит на Восток. В лице богатыря узнаваемы черты Ленина.

Идею этой картины художник выразил так: «Настал срок восточным народам пробудиться от векового сна, сбросить цепи рабства» (напомним, что вариант этой картины называется «Сон Востока» — богатырь со скифскими чертами лица спит глубоким сном).

Художник оставил Москве «Майтрейю-Победителя» — на красном облачном коне (красный конь — олицетворение счастья в азиатской мифологии) мчится то ли грядущий Будда, то ли русский богатырь, который должен принести людям равенство и братство.

Оставил картины «Шепоты пустынь», «Красные кони», «Знамя грядущего», где благоговейно смотрят люди на икону с изображением Шамбалы.

«Майтрейя символизирует для Востока приближение Новой эры», — сказал художник о сюите, писанной в Ладаке и подаренной России.

В тридцатые годы картины эти передаются Луначарским Горькому, вернувшемуся из Сорренто в Россию. Они украшали столовую в подмосковных Горках. «Картины эти нравились Алексею Максимовичу. Правда, он говорил про них лишь: „Любопытные вещи“. Более ранние работы Рериха Горький больше ценил и отдавал ему должное как одному из крупнейших самобытных русских художников», — вспоминала художница Валентина Михайловна Ходасевич.