Соломон Волков - Москва / Modern Moscow. История культуры в рассказах и диалогах

В этой ситуации Сталин принимал в расчет каждый жест, каждое действие, способное увеличить число сторонников СССР в Америке. Диктатор, как мы помним, считал кино могущественным элементом советской “мягкой силы”. А что могло вызвать в США бо́льшую симпатию и понимание, чем скроенная по голливудским образцам советская “джаз-комедия”?

Для достижения подобной пропагандистской цели Сталин был готов на время забыть о своей нелюбви к джазу (для него, как мы знаем, политические соображения почти всегда оказывались весомее эстетических, вкусовых). Надо полагать, что с помощью именно такого рода аргументов Сталин сумел завербовать Горького в открытые и настойчивые сторонники “Веселых ребят”. (В скобках заметим, что диктатор был – и навсегда остался – поклонником Рузвельта, о чем есть немало свидетельств.)

Надо признать, что расчеты Сталина оказались довольно правильными. Конечно, вопрос о дипломатическом признании Советского Союза Соединенными Штатами был положительно решен без воздействия “Веселых ребят”. Соответствующее решение было объявлено президентом Рузвельтом в ноябре 1933 года, а Александров, как его ни торопил Шумяцкий, закончил свой фильм только в 1934-м.

Но на общую атмосферу восприятия коммунистической России в Америке эта “джаз-комедия”, выпущенная на западные экраны под названием “Москва смеется!”, все-таки повлияла. Публика и пресса приняли ее с интересом и симпатией. Показательным был отклик Чарли Чаплина: “Александров открыл для Америки новую Россию. До этого фильма американцы знали Россию Достоевского, теперь они увидели большие сдвиги в психологии людей. Люди бодро и весело смеются. Это большая победа. Это агитирует больше, чем доказательство стрельбой и речами” [53] История советского кино. 1917–1967. В 4 т. М., 1973. Т. 2. С. 79. .

На родине судьба “Веселых ребят” поначалу складывалась парадоксальным образом куда более драматично, чем за границей. На фильм – еще до его появления на экране! – яростно ополчились и коллеги Александрова, и пресса. Явно не догадываясь о том, что за проектом стоит сам Сталин, они обвиняли “Веселых ребят” во всех смертных грехах: в безыдейности, беспринципности и слепом подражании буржуазному кино. Напуганный этим нарком просвещения Андрей Бубнов (которому Шумяцкий формально подчинялся) даже запретил выпуск “Веселых ребят” в прокат.

Но знавший истинный расклад дел Шумяцкий сдаваться не собирался. Он показал готовую кинокартину Горькому, и тот ее одобрил, заметив, что упреки в американизме “Веселых ребят” безосновательны: “Американцы никогда не осмелятся сделать так… Здесь я вижу настоящую русскую смелость с большим размахом” [54] Александров Г.В. Эпоха и кино. М., 1976. С. 184. . (Примечательно, что Горький почти дословно повторил процитированное выше высказывание Сталина о необходимости соединения “русского революционного размаха с американской деловитостью”!)

Горький затем организовал показ “Веселых ребят” для членов Политбюро во главе со Сталиным. Как вспоминал присутствовавший на просмотре Александров, по окончании сеанса все молча ожидали, что скажет Сталин. После некоторой обычной для него паузы вождь высказался: “Хорошо! Я будто месяц пробыл в отпуске!”

Тут соратники вождя оживились и стали возбужденно обсуждать понравившиеся эпизоды кинокомедии. “Само собой разумеется, что запрет на картину был снят”, – с американским “сухим юмором” заключил описание этой ситуации Александров [55] Там же. .

В декабре 1934 года “Веселые ребята” вышли на экраны страны. Было принято решение отпечатать почти шесть тысяч прокатных копий – цифра по тогдашним меркам неслыханная. И, что не менее важно, массовым тиражом выпустили ноты и патефонные пластинки с музыкой к фильму. Особенным, действительно всенародным успехом пользовался “Марш веселых ребят”, слова которого (сочиненные поэтом Василием Лебедевым-Кумачом, привлеченным Утесовым после случившегося на его глазах ареста несчастного Масса) стали своего рода слоганом предвоенной эпохи:

Эта песня, превратившаяся в уникальный музыкальный документ сталинского времени, сделала Дунаевского самым популярным композитором Советского Союза. Ее пели на улицах, на собраниях и праздниках по всей стране. Дмитрий Шостакович подтверждал, что люди подхватили эту мелодию “с жадностью”. Ее исполнили со сцены Ленинградской филармонии – первый случай в истории этого храма классической музыки, – и тысячные толпы осаждали в тот день вход в филармонию, пытаясь прорваться на концерт.

Но самой знаменательной и по-своему символической датой в истории “Марша веселых ребят” стало 17 ноября 1935 года. В этот день заканчивало свою работу важнейшее идеологическое мероприятие – Первое Всесоюзное совещание рабочих- и работниц-стахановцев. Это были ударники социалистического труда, перевыполнявшие производственные нормы: рабочая элита того времени, в основном молодежь.

На заключительном заседании, где присутствовало все высшее руководство страны, с речью выступил Сталин. Именно в тот день прозвучало его сразу облетевшее всю страну заявление, что жить стало лучше, жить стало веселее. Оно сделалось одним из самых знаменитых сталинских афоризмов и, несомненно, было диктатором тщательно обдумано и отшлифовано.

Как же отреагировала на эту фразу его первая аудитория? Вовсе не только предсказуемыми бурными аплодисментами, переходящими в овации (стандартная газетная репортажная формулировка советской эпохи). Вот как описала реакцию стахановцев газета “Известия”: “Громадное, единое, великое чувство совместности, общего дела, его исторического величия вылилось в настоящую симфонию радости и восторга”.

Сначала, согласно “Известиям”, спонтанно, “«сам собой» запелся” “Интернационал”, тогдашний официальный гимн Советского Союза. А затем… Затем столь же “спонтанно” “зазвенели сотни молодых голосов, запевших песню бодрости и юности” – “Марш веселых ребят”:

Спонтанно в присутствии Сталина на знаковом мероприятии фактически приравнять к гимну песню из недавнего кинофильма? Эта сусальная история, кочевавшая из одной книги в другую, всегда вызывала у меня сильные сомнения. Сталин ритуальные действия такого рода всегда держал под строгим личным контролем, понимая их пропагандистское воздействие.

В 1975 году мне удалось расспросить о том дне самого Александрова. Подняв живописные густые брови, мастер снисходительно улыбнулся и пропел своим ласковым высоким голосом: “Ну конечно же, все было отрепетировано… По всему залу рассадили подготовленных запевал… Как же иначе…”