Александра Баркова - Подросток. Исполин. Регресс. Три лекции о мифологических универсалиях

Я вас подвожу к тому, что такой герой совершает поступки, которые полностью описываются категориями современного американского блокбастера. Когда мы с вами идем в кино смотреть очередной блокбастер, мы, логично, идем ради зрелища, которое произведет на нас, выражаясь в рамках русского цензурного, офигительное впечатление. Мы не идем ради торжества добра над злом. Хотя там, скорее всего, будет торжество, потому что американцы без этого не могут. Мы ни в коей мере не собираемся (вот здесь внимание) подражать героям этого боевика. Нет. Идея, что эпические герои с их мужеством, патриотизмом и прочими чертами (не уточняя, какие там прочие черты), идея, что эти герои – это образцы для подражания, взята из учебника родной речи для третьего класса.

Итак, я решительно настаиваю на том, что эпос, а шаманский миф и происходящая от него сказка в еще большей степени не были образцами для подражания. Касаемо шаманского мифа – там герой, как я уже сказала, первопредок, прародитель. Он украл у дочери черта мячики, которыми она играла, и сделал из них солнце и луну. Как вы будете такому подражать? Этот вопрос не ставится. Герой эпоса в абсолютном большинстве случаев должен вызывать восторг, смешанный с ужасом, но ни в коем случае не быть эталоном поведения. Я, когда много лет назад… уже, слушайте, больше двадцати лет назад, время летит! Когда я писала свою статью «Четыре поколения эпических героев», которая лежит на mith.ru, я ее писала, конечно, несколько в более традиционном ключе, потому что молоденькая была, опиралась на литературу, где говорится про образец для подражания, – и то из четырех поколений у меня только третье – раннегосударственный герой – действительно эталон. Но реально, когда ты изучаешь конкретный эпос, а не сферический эпос в вакууме, всё еще сложнее… Вот есть русский Добрыня Никитич. Он в концепцию образцового героя укладывается от и до. Идеально укладывается в концепцию идеального героя, да-да. А еще? А вот с «а еще» проблемы, потому что все остальные герои, мне известные в мировом эпосе, которые даже в той главе там упомянуты, они все только частично соответствуют идеалу, кто больше, кто меньше, но не полностью. Абсолютно за всеми остальными героями эпоса водятся вспышки ярости, гнева, совершение предательства, то есть абсолютно все остальные герои из известной мне мировой эпики не дают стопроцентного воплощения идеала, даже с поправкой на то, что в разные эпохи идеалы разные.

Итак, мы сейчас усвоили следующие вещи. Герой, о котором мы будем говорить, – это герой, сказания о котором не ставят воспитательной цели, не ставят нравоучительной цели, этот герой не образец для подражания, сказания нужны, чтобы восхищаться, ужасаться и так далее, то есть чтобы слушатели переживали бурные эмоции. Это первый тезис. Второй тезис. В основе психологии этого героя – психология подростка, как раз таки двенадцатилетнего. И этот подросток крайне неустойчив психологически. Третий тезис (мы с него начали, и сейчас я его разверну). Мы должны рассматривать и эпический сюжет, и сказочный сюжет как абсолютно реалистические – именно как отражение психологии подростка, но как точку зрения не внешнюю на подростка, а точку зрения внутреннюю, как подросток воспринимает себя. И если вы встанете на точку зрения, где нет декартовой объективной «длины», а есть «вперед» и «назад», то вы поймете, что всё, что в умных книжках названо метафорами, гиперболами и прочими интересными греческими словами, – всё это нихрена не метафоры и не гиперболы, а это совершенно фактографический реализм, но это реальность как видит ее подросток. Видит же он ее черт знает как, что и является предметом нашей с вами сегодняшней лекции.

Сейчас несколько слов о Проппе. Я напомню факты. Итак, во-первых, я уже говорила, что советская наука во всем искала исторические корни и Владимир Яковлевич, как представитель советской науки, был на то же самое обречен, откуда, собственно, название его книги. Эта книга – его докторская диссертация, защитил он ее в 1938 году. Она должна была выйти в виде книги, помешала Великая Отечественная война. Книга вышла после войны в 1948 году. Сейчас у нас 2016. Слушайте, за восемьдесят лет наука должна была хоть как-то вперед немножко, хоть по-пластунски проползти! Я думаю, что должна, поэтому, несмотря на то что я считаю, что через книгу Проппа объясняется абсолютно вся мировая мифология, естественно, что у Владимира Яковлевича были ошибки. Я напомню факты его биографии. Во-первых, быть в Советском Союзе человеком с немецкой фамилией – это уже очень непросто. Во-вторых, за эту книгу ему устроили травлю, но он уцелел, он не попал ни в какие лагеря, ни на какую каторгу, зато в дальнейшем писал большие книги одна другой хуже. Его книга «Русский героический эпос» написана местами под диктовку партии, там полнейшая чушь собачья, и это, конечно, очень тяжело для человека – писать, фактически отрекаясь от собственной позиции. Говорят, что его книга «Русские аграрные праздники» еще хуже, но вот «Русский героический эпос» я вынужденно читала просто потому, что заниматься русскими былинами и не читать эту книгу технически невозможно. А «Русские аграрные праздники» я не читала вовсе, поскольку это «хуже некуда» я услышала от Никиты Ильича Толстого. А вот статьи Проппа, его мелкие работы, – это прямо наоборот, там очень много золота и бриллиантов. А первой работой Владимира Яковлевича была книга «Морфология сказки», из которой вообще вырос весь структурализм.

Теперь: в чем Пропп гениален, в чем он ошибается и что нам с этим делать. Его книга формально доказывает следующий тезис: волшебная сказка выросла из обряда инициации. Обряд инициации – это обряд охотничьего общества (с переходом к земледелию обряд инициации умирает), когда мальчиков, как я уже сказала, посвящали во взрослые члены племени и с этой целью их уводили в лес, подвергали их пыткам и тех, кто выживал, считали мужчинами. Выживали не все, а в условиях охотничьего общества, обратите внимание, это есть скорее благо, чем наоборот, потому что кормить слабосильного мужчину дело маловозможное, а на охоте слабак, который погибнет невовремя, может создать разнообразного масштаба трудности своим товарищам. Поэтому у них та социальная единица, о которой заботятся, – это род, а никак не индивидуум. Поэтому пусть лучше мальчик погибнет при инициации, к тому же еще и одурманенный наркотиками, так что эта смерть, во-первых, сравнительно быстрая, а во-вторых, сравнительно безболезненная, чем пусть он, дожив до солидного возраста двадцати лет, погибнет на охоте, чем создаст массу проблем себе и окружающим. Поэтому то, что мальчики, подросточки наши погибали при обряде инициации это, если вдуматься, не так уж и плохо. Времена были такие. Итак, «сказка отражает обряд инициации». На самом деле, этот тезис самим Владимиром Яковлевичем в этой книге опровергается. Кто читал эту книгу, тот знает, что глава «У огненной реки», посвященная змею, посвящена представлениям о родстве героя и его врага, о котором будем много говорить, вообще никак с обрядом инициации не связана. Глава «Переправа» исследует связь сказки и похоронных обрядов. Глава «Царевна» посвящена особенностям ритуального брака в традиционном обществе. Так что не всё в сказке выводится из обряда инициации, но нам сейчас важно не это.