Александра Баркова - Подросток. Исполин. Регресс. Три лекции о мифологических универсалиях

Ситуация с этим докладом была чрезвычайно забавной. Мне аплодировали четыре зала, они были в восторге, а меня потом за этот доклад уволили, то есть сначала мне категорически отказали в праве читать лекции в музее Рериха, сказав, что я ничего не понимаю в новом мышлении, потому что я говорю вот такие вот вещи, жестокие, честные – вместо того чтобы умиляться, восхищаться и говорить о том, что дети нового мышления несут в себе истинный свет. Потом меня за это дело уволили, а сейчас, как вы знаете, уже и музея Рериха-то не существует, истинного света там немножко не хватило. Такая вот была поучительная история: принцип вот этой самой революционности сработал против меня. Высказала решительно новую мысль – и правильно, «Пшел отсюда». Видите, как практика здорово доказывает мою теорию!

Дальние у нас тезис номер один изо всех популярных книжек по мифологии. Ибо каждая популярная книжка по мифологии вам скажет, что в мифологическом мышлении нет абстрактных представлений, а есть конкретные понятия. Итак, конфликт нашего замечательного великовозрастного подростка, в лице, например, Геракла, вызывает, логично, у него ярость. Судя по тому, как я рассказываю об этих событиях 2008 года, вот я там полностью вышла из подросткового возраста, потому что я пожала плечами, никакой ярости у меня тогда уже не было. Так вот, а у нормального великовозрастного подростка это вызывает ярость. Ярость в мифологии персонифицируется как пламя. Когда мы с вами берем конкретные образы (пожалуйста, опять же берем мою статью «Четыре поколения эпических героев», где все это прописано), мы там читаем, например, про гневное преображение Кухулина, у которого над головой заплясал огонь. Мы, чего нет у меня в статье, я тогда этот момент не отследила, открываем «Илиаду» и читаем, что, когда Ахилл обнаруживает, что Патрокл убит, Гектор сорвал с его тела доспехи, и идет бой за тело Патрокла, и Ахилл поднимается на вал и орет на троянцев что-то, наверное, настолько нецензурное, что это даже в поэму не вошло. Олди в своем романе высказывают версию, но у Гомера-то ничего не сказано. У Гомера сказано другое, что когда Ахилл орал этот трехэтажный древнегреческий мат, то ему некое золотое облако обвила вокруг головы Афина и оно подействовало на троянцев поражающим образом. Итак, речь идет о некоем золотом пламени, которое охватывает Ахилла в момент ярости. Дальше примеры. У меня во все той же статье очень подробно процитировано преображение якутских богатырей. Преображение гневное якутских богатырей – это просто световое шоу, то есть там пламя разных цветов, охватывает их тело, голову, лицо, разные части лица и так далее. Наконец, если мы из области эпической перейдем в область иконографическую и отправимся посмотреть на гневных божеств Тибета, то вы обнаружите, что гневные божества изображены объятыми пламенем. Иными словами, мы сейчас вписываемся в тему пламени гнева. Я деликатно промолчу про Толкина и про Феанора. Я промолчу про Толкина и про Феанора, потому что это есть поздний литературный персонаж, я лучше про Геракла.

Потому что, как вы помните, Геракл у нас умирает весьма экспрессивным образом – он приказывает себе живому сложить погребальный костер, восходит на этот костер живой и в этом пламени он возносится на небо. Нужно задать дурацкий вопрос. Во-первых, почему смерть Геракла должна быть самоубийством? К этому мы еще вернемся. Но даже если смерть Геракла должна быть самоубийством… Чего ты, чувак, себе горло не перережешь, это же быстрее и безболезненнее? Почему вдруг гореть заживо, взойти живым на погребальный костер, такой изощренный способ самоубийства избран? Я скажу, что, по имеющимся у меня сведениям, Геракл – это самое мучительное самоубийство в мировой мифологии, которое я помню. Ответ очень простой: потому что Геракл – это образ яростный, Геракл – это образ необузданный, Геракл – это пламя, и оно, вот это самое пламя, должно вырваться и на мифологическом уровне и художественном уровне в момент его смерти, то есть чтобы Геракл умер, из него пламя ярости должно выйти все до конца, без остатка и погаснуть. Только тогда Геракл умрет.

Финал биографии эпического героя прямо или косвенно всегда имеет черты самоубийства. Часто это провоцирование собственной смерти. Формы этого могут быть разнообразнейшие. Некоторые на меч бросаются, такое тоже бывает, но это как-то скучно и неинтересно. Гораздо чаще героя предупреждают, что ему грозит опасность, а он отвечает на соответствующем языке словом «фигня». Ну например, на Кавказе. Едет герой из страны мертвых. Как вы понимаете, фраза «едет герой из страны мертвых» подразумевает нам прекрасную возможность диалога, потому что едет он верхом на коне, а я уже упомянула поговорку «пусть конь думает, у него голова больше». На дороге он видит некий волшебный предмет. Конь ему говорит: «Не бери, это, наверняка наши враги нам подбросили». – «Ну ладно, – говорит герой, – не буду брать». Второй тоже не возьмет, третий возьмет непременно, а взяв, соответственно, скажет: «А давай, мой конь, мы с тобой расскажем друг другу, какие у нас уязвимые места?» – «А может, не надо?» – говорит конь, который думает, в отличие от героя. «Не, фигня, вот у меня уязвимы колени, а у тебя что?» – «Ну копыта у меня…» И всё, волшебный предмет исчез, потому что в него превращался враг, – и угадайте с трех раз, чем закончит конь с его героем. Это сюжетное обоснование. В некоторых случаях, как с Ахиллом, имеется уязвимое место, и об этом, конечно же, станет известно кому не надо. В некоторых случаях, как с Роландом, – у Роланда нету никакой магической уязвимости, у него все максимально реалистично, но при этом понятно, что Роланд погибает вследствие только собственной избыточной ярости, которая мешает ему позвать на помощь сразу, как только на него напали. Ярость и гордость его толкают к гибели. Это, кстати, к вопросу о том, насколько такой герой не образец для подражания. Нормальному человеку свойственно выживать, инстинкт самосохранения у него где-то какой-то есть. Причем в некоторых культурах инстинкт самосохранения (как у викингов или у самураев) резко понижен. В некоторых культурах с инстинктом самосохранения у нормальных живых людей все в порядке, то есть герой – это тот, кто победил и выжил. А эпический герой, еще раз, он не образец, он всегда будет нарываться. Сплошь и рядом его будут предостерегать перед последним боем, а он скажет «фигня» на соответствующем языке.

Вот это финальное самоубийство нашего героя, прямое или косвенное, вольное или невольное, что это за психологическая реалия? Я здесь настаиваю на том, что, собственно, с нашим героем случится одно из двух. Вернее сказать, не с нашим героем, а с той реальностью, которая здесь описана. Или ты будешь вот этим подростком, который свои силы будет пытаться применить ко всему чему можно и будет больше рушить, чем созидать, и тогда ты рано или поздно свернешь шею, потому что, как я уже сказала, общество таких подростков не приемлет. И поскольку речь идет об обществе средневековом, архаичном и так далее, то есть обществе, которое гораздо более жестоко, то такой человек просто-напросто свернет себе шею на какой-нибудь войне, нарвавшись, то есть ты остался подростком психологически, и ты погиб, оставаясь подростком. Собственно говоря, ситуация Михал Юрьевича тому прекрасное подтверждение. Обстоятельства его последней дуэли, когда он откровенно совершенно нарывался, дразня Мартынова, это все прекрасно подтверждают. Или же, как было с человеком, который подростковые ценности отстаивал до сорока двух лет, я имею в виду Высоцкого. Ведь песни Высоцкого, с его «Охотой на волков» как главной песней жизни, – это же тоже мир подростка. Мир Высоцкого – это мир именно маргинальный, то есть это лес, это горы («Парня в горы тяни, рискни»), это море, это преисподняя («Гимн шахтеров»). При этом центр, мир людей, у него всегда воспринимается негативно: как только герой попадает в какой-то дом, то в этом доме всегда всё будет очень плохо. И в раю, между прочим, у него тоже зона. К прослушиванию песня «Райские яблоки», где рай обозначен как зона. К прослушиванию диптих «Дорога» и «Дом», где в первой песне он удирает от волков, а во второй песне дом, мир обычных людей выглядит совершенно ужасно.