Михаил Хлюстов - Ученые досуги Наф-Нафа

Ролевая сущность хуторянина не претерпит особых изменений. Просто в жесткую иерархию отпочковавшейся семьи войдет больше театра, вынесенного из общины. Обратный путь в лоно «дикой природы» невозможен, отделившийся несет в себе иные, нежели первобытный охотник, социальные модели. Лишившись роли в сообществе, изгнанник надевает маску «отщепенца», даже если переселяется в город, крестьянин везде будет нести незыблемую ролевую доктрину села. Незыблемую в «сухом остатке» минитеатра: «община — семья».

Сельский театр возникает не столько от склонности человеческой природы к игре. Игра в деревне не блажь но необходимость когда условия жизни не жестокие, однако чрезвычайно трудные. Сложным психологическим метаниям нет достаточного поля, а человек остается человеком. Поэтому в малом сообществе происходит разделение психологического труда.

Самостоятельной, следовательно самодостаточной личности в деревне нет места. Как говорилось это обреченный на изгнание изгой. Только вся сельская община в своей совокупности образует единую самодостаточную личность, целой купностью своих членов. Коллективная жизнь в возможных вариантах демонстрирует жизнедеятельность этой «общинной» личности: на сходе деревня — коллективный мудрец когда «глас народа» становится «гласом божьим», на праздниках все как один — ухарь, удалой молодец, и поплясать и покалякать, ближе к вечеру горький пьяница, ближе к ночи драчун.

Праздники определенные основными циклами воспроизводства (окончание сбора урожая, свадьбы, первая борозда, сев, похороны, рождение) предоставляют возможности «слиться в экстазе». На празднике ранее разделенная на роли труппа становится единой толпой. «Слияние» дает возможность на время не играть свою роль, просто вести себя как все окружающие, держась установленного порядка. Более того один — два раза в год можно устроить карнавал, скрыть под личиной беса или черта свое истинное лицо, играя роль воплощенного в маске порока, отказаться от разыгрывания собственной роли. На время отдохнуть не только от тягот труда, но и от тяготы игры социальной роли. Обрести свободу делать что угодно… в разумных пределах и на очень короткий срок разумеется. Карнавал масочным действием пародирует истинное социально-театральное действо, своей условностью снимая напряженность игры-жизни. Праздник делает всех эмоционально равными словно новорожденные младенцы, тем самым возвращая в детство лишенное чувства социальной ответственности, лишенное «греха» (и его маски) к акту рождения личности.

Но праздников в деревне слишком мало. Ровно столько, чтобы взять роздых от трудов правильных. Ровно столько, сколько позволяет сельскохоязяйсвенный цикл. Примерно в такой же пропорции существуют беды. Как естественные: смерть, болезни, так и «непредвиденные» но вполне прогнозируемые: засухи, неурожаи, пожары, или невзгоды приносимые внешним миром (из-за «границы вселенной») — войны, эпидемии, притеснения властей. В каждом случае реакция на них строго подчинена правилам, традициям, ритуалу. Usus tyrranus [141] (лат.) обычай — тиран . Никакой свободы выбора действия, следовательно — никакой личной жизни.

Времени на «праздность» остается немного, заменой «праздности» выступают театральное действо. Метаниям, психологическим переживаниям отнимающим много времени и сил у каждой отдельной личности, противопоставляется расщепление цельной личности на отдельные составляющие, приобретающие характер «ролей». Все фигуры в деревне персонажи для других — считающих себя более или менее «нормальными». Персонажи играют свою характерную роль доставляя другим эмпатийные чувства. Однако подавляющее большинство «других» (совокупность масок), обычно относящихся к такому поведению с осуждением, никогда не давая тому или иному «пороку» возобладать.

Коллективное осуждение порока и поощрение добродетели предотвращает длительную душевную борьбу, терзания ставя в финале пьесы точку коллективного мнения. Парадоксально коллективное осуждение не исправляет человека, но только заставляет его сыграв роль удалиться со сцены, отойти в толпу зрителей уступив место следующему «пороку». Чем лучше сыграна роль, чем сильней проявлена главная, характерная черта маски, тем выше удовлетворение публики.

«Пьяница» должен упиться в грязь, изваляться в луже на глазах всей деревни, пока жена его не утащит домой. О проступке будут судачить месяц да так что не только провинившийся глаз от стыда на соседей не посмеет поднять, но и его жена и домочадцы. Долго еще будут ему поминать «тот случай».

«Скупердяй» должен уж очень сильно пожадничать, чтобы быть публично осужденным, чтобы люди цокали языками и руки не подавали. Должен «чахнуть над богатством», говорить «это моё», зная что в деревне «моё» в известной мере условно, поскольку «наше» всегда перевесит. Однажды не вынести осуждения, привести конягу чтобы сосед съездил в город — «моя-то лошаденка болеет». Да еще публично покаяться устроив щедрую «круговую».

Потаскушка время от времени должна «гульнуть ненароком», уличена законным супругом и отхожена вожжами, поднять вой слышимый и на другом конце деревни. В предупреждение всем иным женам. А их мужей имевших с потаскушкой грех, потупить очи долу и подозрительно молчать.

Правдолюбец обязан иногда резануть кому-нибудь в глаза правду-матку, получить по роже, утереться, сплюнуть, назидательно замолчав до следующего раза. Но «мир правду узнает». Мир правду и так знает, но не говорит — это роль правдолюбца. Тогда все заговорят о «правде» открыто.

В любом случае хорошо сыгранная роль оставляет долго не стирающийся в памяти эмоциональный след. Вечная пьеса экономит рачительным селянам множество так необходимых для иных забот душевных сил.

Как обобщение характеров деревенской труппы в деревне обязательно должен существовать дурачок. Человек ведущий себя не так как все, поступающий «от противного». Один не больше, как справедливо заметил в романе «Футбол 1860 года» Кэндзабуро Оэ: «Как только на деревне умирал дурак, тут же объявлялся другой». Дело не только в потребности замкнутого общества в шуте (общество по отношению к нему выступает коллективным тираном, «царем на троне», поскольку коллективная личность имеет и властную сторону), но и в соответствующем предохранительном клапане от коллективного сумасшествия. Ведь всей замкнутой общине — «единой сельской личности» сойти с ума так же просто, как и отдельному человеку. Коллективное сумасшествие случается не так уж редко если в неустойчивое время в деревню, особенно изолированную, попадет личность обладающая даже самой ничтожной харизмой: коммунистический агитатор, сектант-проповедник или кто-то еще в этом духе. Придя в движение деревенский мир — театральный круг — начнет искать равновесие, бурлить пока не обретет его и (уж будьте покойны!) будет стойко стоять на своем. Порой так упорно что скорей даст спалить себя в ските, чем отступить от однажды обретенного сценария «своей пьесы».