Михаил Хлюстов - Ученые досуги Наф-Нафа

Как ни скуден репертуар «деревенского театра» из него возникло многообразие театра, кино, телевиденья. Родились высокие и низкие жанры.

Полноценно играть роли могут только высшие представители семейных иерархий: отцы семейств. Остальные члены семей лишены права на роль. Они угнетаемы старшим в доме, «поражены в правах». Деревня — царство мужчин, даже если в доме верховодит хозяйка (только нескольким бабам достаются незавидные «женские роли» в театре). Более того — царство мужиков. Подростки пока не подросли не игроки.

В деревенском театре актеры достигают полного перевоплощения, полного слияния со своим персонажем, с маской. Если «актер» сможет менять маски, даже амплуа, распадется весь театр — исчезнет определенность в жизни. Правило деревенского театра: всяк играет «перед всем миром» свою роль по настоящему, проживает свой характер. Только это условие дает возможность полноценно жить всему общинному личности-организму. Всякий сыграв свою роль совершает реальный поступок осуждаемый или поощряемый «зрителями». Разумеется пьеса деревенской жизни тоже подчинена сельскохозяйственному кругу, интермедии и репризы не должны играться ни слишком часто, ни слишком редко. Ровно столько, сколько необходимо деревенскому организму, для свершения всех необходимых человеку душевных движений.

В «первичном» театре бытует фантастичность. Описанная выше фантастичность игры, театра — условного мира. Самая реальная психология в прямом смысле стоящая обеими ногами на земле являет удивительный пример искусственного мира. Ибо хорошая актерская игра уже искусство. За искусство игры расплачиваются не только деревенские дурачки. Приходится расплачиваться всем пейзанам, недаром слывущими у горожан мягко говоря «простаками».

На самом деле деревенские не в силах понять городской мир, поскольку он им не нужен. Все его тонкости, большей части на деревенский взгляд условные. С другой город демонстрирует явное превосходство, как и горожане, что заведомо умны как немцы, который как известно «обезьяну выдумали». Деревенский в городе прежде всего обостряет хитрость: «как бы городские умники не облапошили» и надевает маску простачка. Его «театр» скукоживается до «театра одного актера», он внимательно изучает всякого с кем приходится иметь дело и «ломает комедию». Если не «выигрывает» в этой игре, то чаще всего остается «при своих». Отсюда еще одно городское определение деревенских: «хитрованы». И «простота» и «хитрость» противоречиво соединенные в оном лице суть маски, сыгранные роли. Сторонним людям свою роль не открывают — не разомкнуть деревенский круг. Каково «истинное лицо» деревенского можно узнать только пожив в его селе известное время. В городе мы видим только простака, почти идиота.

Многие исследователи объясняют «деревенский идиотизм» инцестом, вынужденным обилием соседских близкородственных браков, ведущих к «сельской деградации», что имеет место. Однако всецело возлагать на генетику вину все же не следует.

Несмотря на внешнюю «примитивность» организм села не так уж прост и обладает огромным потенциалом жизнестойкости. Традиционно залогом выживания сельской семьи чисто математически было обилие детей как необходимый элемент наследования хозяйства, непрерывности его функционирования, некоторого избытка рабочих рук, эксплуатации старшими младших и других факторов. Отсюда высокая детская смертность, «естественным» путем выбраковывающая «генетический мусор». Еще одним «фильтром» был тяжелый труд оставляющий мало шансов ущербным. Вернее один шанс — занять место «дурака» или «чудака» если оно вакантно. «Относительное сельское перенаселение» добавляет к этим фактором отток в иные места «ненужного человеческого материала». Не нужного прежде всего самой деревне, что означает выбытие людей неспособных вести хозяйство. Дополнительную «селекцию» производили разнообразные несчастья помимо прочего способствовавшие притоку «свежей крови» в самом разнообразном виде. Сумма неблагоприятных факторов стохастически уравнивает тенденции генетического вырождения и прогресса, оставляя в конечном итоге наиболее приспособленные к жизни на земле биотипы.

Горожане представляющие деревню по поведению и облику деревенских, равно и по обрывочным воспоминаниям кратких наездов в сельскую местность — источнику чистого воздуха, прозрачных рек, зеленых лугов и лесов, кладезю копеечных продуктов «только что из-под коровы», вздыхающих, подобно древним, вспоминая сию идиллию: «O rus! Ouando ego te aspiciam!» [142] (лат.) «О, деревня! Когда увижу я тебя!" . «Городские» находятся в шорах стереотипов восприятия и оценки деревенских личностей что проецируется и на научные оценки сельской жизни, на стратегию отношений город-деревня. Жестко подчиненный циклу селянин менее волен в импровизациях и в мыслях на разнообразные отвлеченные темы. Темпы и ритмы его жизни совсем иные, к городским вывертам он не привык. Деревенский воспроизводит свой естественный для него образ мысли, горожанину кажущийся «излишне простоватым».

Деревенская жизнь оставляет человеку слишком мало от «полноценной личности». То есть немало, ровно столько, сколько необходимое ему для поддержания иерархии его семейных отношений, плюс «роль-характер» в деревенском театре-социуме. Не более. За эту жертву мы (горожане) должны благодарить нашего крестьянина будь он японцем, китайцем, индусом, русским, американцем или французом. Благодарить, за то что едим три раза в день.

В фигуральном смысле горожанин является «людоедом», поскольку является «психофагом» — пожирателем душ. Вместе с едой он поглощает часть души, часть «несостоявшейся полноценной личности» каждого крестьянина.

Положа руку на сердце, не замечали ли вы в своих, городских рабочих коллективах или в дружеских компаниях, как распределяются и вдохновенно играются роли? Если нет, то в вашем восприятии hodieque manent vestigia ruris [143] (лат.) и поныне остаются следы деревни .

Роли могут выстроится и в других замкнутых сообществах, например в уголовном (да простится такое сравнение). Уголовный мир одновременно проще и сложней сельского. «Проще» поскольку лишен семейных иерархических пирамид, неким подобием которых являются мафиозные кланы и сложившиеся шайки, т. е. представляет собой довольно ровное «поле». «Сложней» поскольку разделен на собственно активно «работающее» сообщество мобильных и самостоятельных членов и на его «теневую» часть — сидящих в тюрьме. Собственно тюремные отношения и являют собой пример вынужденного замкнутого сообщества противостоящего тюремной администрации. Дополнительные факторы добавляются уже из первобытной среды: борьба за лидерство, за место в иерархии. Занятое место становится маской-ролью: «петух», «шестерка», «мужик», «пахан». В этом случае игра определяется очень жестким внутренним кодексом организующим практически весь характер поведения личности «на зоне».