Сабин Мельшиор-Бонне - История зеркала

Эти насильственные меры, примененные к зеркальному изображению и приводящие к подобным искажениям, эти действия, влекущие за собой уродство, настигают человека и поражают его творения, которые не только перестают быть «привилегированным местом изменения структуры, перестройки и реорганизации», но оказываются непригодны для какой бы то ни было фиксации символического изображения. Современная живопись проводит опыт, который можно охарактеризовать словосочетанием «нечего понимать» или «нет ничего, что было бы достойно понимания», и он получает широкое распространение, делая живопись обычным явлением, лишенным оригинальности и отличительных черт, явлением в какой-то мере даже опошленным, но усиленным благодаря безграничным возможностям, предоставляемым применением техники трафаретной печати. «Я уверен, что посмотрю в зеркало и ничего в нем не увижу, — говорит Энди Уорхол, — люди постоянно называют меня зеркалом. Но что будет, если зеркало станет смотреться в зеркало, что оно там увидит? Что там отразится?» 40

Человек существует только в качестве части некоего ряда изображений, некой серии, находясь «лицом к лицу» с повторяющим изображение зеркалом. Если для Сартра, автора «За закрытой дверью», ад представляется в виде мира, в котором нет зеркала и в котором каждый человек, предстающий как нечто материальное и неподвижное, испытывает на себе взгляд другого человека, то воспроизведение ничтожных, безликих «оригиналов» или «образцов» лишает этот мир всякой системы отсчета, всяких вех, всяких позиций, скрывает или уничтожает любую личность и любую идентичность, любое сходство и тождество: таково зеркало «смертной казни» Арагона 41, таково и нейтральное, безучастное и немое зеркало Жоржа Перека, столь точное, что сами предстающие в нем «избыточные факты информации», вроде морщин, открытых пор или волосков, «отталкивают» воображаемое и ускользают, уходят от интерпретации. «Это отражение, тупое, невыразительное, похожее, скорее, на бычью морду, чем на человеческое лицо, отражение, которое жизненный опыт приучил тебя воспринимать как наиболее точное и надежное изображение твоего лица, кажется, не испытывает к тебе никакой симпатии, никакой признательности, словно оно тебя совсем не узнает или, вернее, оно, вроде бы узнавая тебя, стремится не выказывать никакого удивления, и для этого предпринимает большие усилия… Оно не может сказать тебе ничего особенного, своеобразного, странного, потому что ему нечего тебе сообщить» 42. Глаз видит глаз, т. е. видит пустую дыру зрачка, отражение выражает равнодушие, полнейшее безразличие, и его ничтожность заражает и портит то, что служило для него оригиналом, образцом. Оно не порождает никакого протеста, оно не вызывает даже страха; оно не «высвобождает» никаких чувств и ощущений, ничего, кроме скуки и тоски.

«Зеркальный лес» или «зеркальная пустыня» завоевали, заполонили XX в., постоянно напоминая человеку урок, который чеканными фразами твердил век XVII, но только лишая его мистического значения: «Человек есть не что иное, как отражение и тщеславие, и только это он и есть». «Немая поверхность, — как говорил Борхес, — необитаемая, непроницаемая, где «все — событие и ничто не является воспоминанием» 43, зеркало, разумеется, весьма метафорически символизирует собой современный мир посредственности, мир подражательства и мир забвения. Другая сторона есть всего лишь пародия, точно так же, как и мир зазеркалья есть всего лишь подобие, видимость, иллюзия, т. е. обман, «иллюзорное жилище, похожее на то, в котором человек обитал на земле». Страх, вернее, настоящий ужас перед зеркалом, перед образом ненавистного отцовства, удваивающим и все умножающим, неотступно преследует Борхеса, ибо этот страх показывает ему невероятные размеры того лабиринта, в котором человек, помещенный в самый центр бесконечных коридоров и непреодолимых перекрестков, оказывается всегда очень и очень далек от маловероятного, а вернее, невероятного выхода.

«Какой секрет, какую тайну ты пытаешься разгадать, глядя в твое надтреснутое зеркало?» Именно желание постичь эту тайну, именно желание приобрести сокровенное «внутреннее» знание движет человеком, заставляя его вглядываться в свое отражение и задавать ему вопросы. На протяжении столетий человек создает себя перед зеркалом, «примеривает» на себя различные роли, видит в себе различных людей, соглашается исполнить эти роли, объединяет в себе разнообразные изменения и свыкается с ними; он смотрит на отражение своего лица и с трудом различает смутно видимые контуры тайны, окутывающей Лик Господа. А затем черты его собственного отраженного лица искажаются, и он открывает для себя весь ужас познания самого себя. Зеркало трескается либо разбивается. С осколками зеркала связывается настоящая «география» фантазмов: утрата «корней», шаткость сходства и тождества, ненадежность личности и идентичности, фантазмы погружения и поглощения, лабиринтообразное пространство, страх бессилия и распада на части.

Те же самые осколки зеркала содержат в себе некую надежду на возможность возрождения по другую сторону зеркала, в зазеркалье, в мире грез и сновидений, в мире воображения, каковым является мир искусства. Пока поэт просит магию слов и метафоры зеркала служить ему проводниками в этот мир, он узнает свое многосложное, разностороннее и переменчивое лицо, многократно и постоянно то распадающееся, то соединяющееся вновь в калейдоскопическом мелькании разбитых форм. Но проход в зазеркалье приводит к чему-то невыразимому, к чему-то, что утратило связи с реальным миром, к неясности, путанице, беспорядку и пустоте. Мир утрачивает свою внятность и понятность, и в этом хаосе человеческое «Я» угадывает, что оно раздроблено на части. Единство и независимость субъекта оказываются всего лишь иллюзией, быстротечной и относительной.

На смену цели, поставленной гуманистами эпохи Возрождения и заключенной в призыве «Познай самого себя», приходят равнодушие, распад и искажение. Зеркало отказывается от своей функции установления определенных связей между видимым и невидимым, а также отрекается от всяческой «символической деятельности». Психоневропатологу известно, что нарушения, связанные с восприятием зеркального изображения, являются явными признаками безумия и что безучастность есть «крайняя» форма или последняя стадия подобных нарушений, ибо речь идет о «стадии зеркала наоборот», и именно в этой стадии, похоже, пребывает декадентское искусство конца века.

Это путешествие сквозь века и разнообразные пласты человеческого знания было своеобразной попыткой создания социально-исторической картины и ее обрамления, на фоне которых человек мог обращать взгляд на самого себя. Психологическая роль зеркала стала проявляться в эпоху Античности в концептуальной системе, разработанной в тот период для того, чтобы служить основанием для рассудочной деятельности людей и для создания умозаключений, основанных на аналогии, а также для того, чтобы служить основанием для мышления, способного оперировать системой символов.