Кирилл Чекалов - Популярно о популярной литературе. Гастон Леру и массовое чтение во Франции в период «прекрасной эпохи» [litres]

Как я уже сказал, эти люди (железнодорожники. – К.Ч. ) заголосили как безумные, увидев странным образом колыхавшуюся в вагонной двери голову. Ушей на голове не было <���…> Они окликнули этого человека, издалека осведомившись, что с ним стряслось. Человек не отвечал. Но при этом голова странным образом колыхалась, качалась то вправо, то влево, словно бы под напором довольно-таки сильно дувшего в тот момент ветра <���…> Подойдя поближе, железнодорожники заметили на двери следы красной краски.

И вот когда они приблизились к вагону вплотную <���…> их взорам открылась ужасающая реальность. То была не краска, а кровь, голова же торчала из двери потому, что застряла в ней. Она держалась на жалком лоскутке кожи. Должно быть, несчастный на ходу открыл дверь и высунулся наружу, а сзади кто-то резко захлопнул ее и тем самым обезглавил жертву – или почти обезглавил!

Причем, как и во многих других случаях, хоррор не исключает здесь черного юмора: открыв вагон, железнодорожники убеждаются в том, что труп бедняги Петито еще и полностью обнажен (Теофраст / Картуш переоделся в одежду своей жертвы).

На наш взгляд, Гастон Леру мобилизует здесь свои воспоминания о гильотинировании преступников, свидетелем которых он был. Кроме того, разумеется, он учитывает и многочисленные – нередко очень смачные – газетные заметки сенсационного характера, которые составляли ежедневный рацион всё тех же парижских (и всех прочих) обывателей. Если же говорить более конкретно, в описанном эпизоде могли отразиться, как представляется, сообщения печати о кровавых железнодорожных катастрофах. Так, газета «Энтранзижан» ( L’Intransigeant ) от 2 января 1901 года сообщает о трупе, найденном в парижском пригороде, – смерть несчастного наступила в результате наезда поезда: «Голова была отделена от туловища, на земле валялись конечности». 20 декабря того же года страшная катастрофа произошла на железной дороге в Германии – двенадцать пассажиров сгорели заживо. Такого рода трагические эпизоды встречаются в «Фантомасиане»: например в романе «Жюв против Фантомаса» описана катастрофа Симплонского экспресса, столкнувшегося с товарным поездом. А в итоговом для «прекрасной эпохи» романе Мориса Ренара «Руки Орлака» (1920) подробное описание страшной железнодорожной катастрофы становится мощной траурной прелюдией ко всем дальнейшим таинственным событиям книги.

Роман «Двойная жизнь Теофраста Лонге», к большому сожалению, не принадлежит к наиболее читаемым произведениям Леру (даже несмотря на осуществленную в 1981 году телевизионную экранизацию, главную роль в которой исполнял выдающийся – и совершенно недооцененный – актер Жан Карме). Иное дело «Призрак Оперы», чей сюжет влился в пантеон массовой культуры ХХ века: этот роман постоянно переиздается и в нашей стране, причем в различных переводах (в этой книге цитируется перевод Д. Мудролюбовой). Здесь хоррор оказывается облачен в чрезвычайно респектабельные культурные одежды.

Образ главного героя, Эрика, строится на пересечении самых различных и чрезвычайно многообразных литературных и документальных источников. В читательском восприятии на первый план выводится один из них: Эдгар По (этому сильно поспособствовали замечательные акварели Андре Кастеня, которые часто приводятся в новейших изданиях; они были выполнены по ходу подготовки английской версии «Призрака Оперы», то есть год спустя после выхода в свет парижского издания). Особенно примечательно в этом смысле торжественное появление Призрака в эпизоде бала-маскарада (глава Х), которое заставляет вспомнить упоминание Э. – Т. – А. Гофмана в «Крейслериане» о «блестящем романтическом пурпуре». Эпизод выглядит не просто аллюзией на «Маску Красной смерти» По (одно из лучших сочинений писателя, яркий образец романтической новеллы), но и смотрится как своего рода красочный плакат, выполненный по лекалу американского классика и не лишенный макабрического комизма:

Человек с черепом вместо головы, в шляпе с перьями и в алых одеждах волочил за собой манто из красного бархата огромных размеров, подобно королевской мантии пламеневшее на паркете, и на этом манто золотыми буквами была вышита фраза, которую все громко повторяли: «Не прикасайтесь ко мне! Я – Красная Смерть!».

Своеобразный оммаж Эдгару По подкреплен в романе другими «сатаническими» ассоциациями. Эрик во многом напоминает Дракулу (оба персонажа визуально напоминают «живые трупы», оба спят в гробу, источают запах тления и т. п.). Когда Эрик берет Кристину за руку, она вскрикивает от ужаса – «нечто костлявое и ледяное уцепилось за мою руку и больше не отпускало меня». Что же касается лица, то оно, можно сказать, отсутствует, и не случайно в связи с этим Кристина вспоминает костницу в бретонской церкви:

Вы видели головы мертвых, высушенные столетиями, и, может быть, если только это не было жутким наваждением, вы видели и череп той ночью в Перросе?.. Но представьте себе, если сможете, маску Смерти, которая вдруг оживает, где четыре темных отверстия: черные глазницы, провалы носа и рта… Представьте, вместо глаз у него черные дыры, потому что, как я узнала позже, горящие уголья его глаз видны только глубокой ночью.

Надо сказать, устрашающие черты в облике Эрика оказываются практически устранены в мюзикле Э. Л. Уэббера и фильме Дж. Шумахера (2004), где Призрак представлен весьма упитанным и в целом благообразным, а его уродство ограничивается дефектом одной из щек. В этом смысле гораздо ближе к оригиналу немая экранизация Руперта Джулиана (1925), для которой актер Лон Чейни собственноручно изготовил совершенно кошмарный грим.

Срывание Кристиной маски с Эрика (вопреки его воле) напоминает сходные эпизоды в романе чрезвычайно популярного у читателей «прекрасной эпохи» писателя-декадента Жана Лоррена «Месть маски» (1905): когда на маскараде с одного из персонажей стаскивают маску, обнаруживается, что лицо его страшно обезображено оспой и покрыто язвами, а один глаз отсутствует. Наряду с этим Эрик обладает некоторым сходством с «ярмарочным монстром» Гуинпленом, главным героем романа Гюго «Человек, который смеется», а отчасти и с Квазимодо из «Собора Парижской Богоматери».

Ярмарочные монстры пользовались большим успехом у обывателей «прекрасной эпохи». Кроме того, оказавший большое влияние на сюрреалистов свод фотоснимков под названием «Фотографическая иконография Сальпетриер» наглядно демонстрировал любителям пощекотать себе нервы разнообразные типы человеческих отклонений от нормы (в том числе отставания в развитии), представленные пациентами известной парижской психиатрической клиники Ла Сальпетриер (знаменитый Шарко открыл здесь в 1878 году фотостудию). В числе заснятых здесь персонажей – ужасающего вида «человек-мумия», которого также можно считать прообразом Эрика. Клиника Сальпетриер увековечена в пьесе Андре де Лорда «Лекция в Сальпетриер» (1908), исполненной сочувствия к несчастным жертвам циничных врачей-экспериментаторов; в финале одна из этих жертв выплескивает серную кислоту в лицо мучителю, и занавес закрывается под душераздирающие крики изувеченного интерна.