Кирилл Чекалов - Популярно о популярной литературе. Гастон Леру и массовое чтение во Франции в период «прекрасной эпохи» [litres]

Что же касается организации убийства Распутина, то здесь писатель сознательно и радикально трансформирует исторические факты. Он ни словом не упоминает о роли Ф.Ф. Юсупова и В.М. Пуришкевича (об участии английской разведки в этой истории Леру, разумеется, знать не мог) и возлагает ответственность за кровавые события декабря 1916 года на красавицу-балерину Елену Кулигину (образ, по всей видимости, собирательный; в нем просматриваются некоторые черты Тамары Карсавиной и Матильды Кшесинской). Как видим, романическое начало безраздельно правит бал в «Черных невестах».

«Конец старого мира» – так называлась первая часть романа «Черные невесты». Название символично: книга знаменует собой закат творчества Гастона Леру и одновременно выражает его уважительное отношение как к русской словесности, так и к русской истории. Истории, уходящей в прошлое. Предельная осторожность в отношении Советской России помешала автору поделиться с читателями соображениями относительно ее будущего – если не считать крайне абстрактных призывов безымянного студента: «Не верь, не слушай, не гордись!»

Среди запущенных уже известным нам Пьером Лафитом издательских проектов – просуществовавший полстолетия женский журнал «Фемина» ( Femina ). Естественно, в журнале доминировали мода и косметика, но был тут и литературный раздел, и другие рубрики, в том числе «Вопросы и ответы». В одном из выпущенных в 1911 году номеров одна дама интересуется, какие страшные истории можно почитать, чтобы избавиться от «сплина» (это слово значительно пережило пушкинскую эпоху и было использовано Бодлером в названии одного из своих поэтических сборников). И вот какой совет дает в связи с этим некая «молодая русская»: «Если вам непременно хочется приняться за чтение подобных книг, возьмите “Приключения Шерлока Холмса” Конан Дойла, “Призрак Оперы” Гастона Леру и “Сад пыток” Октава Мирбо или же произведения нашего русского писателя – Достоевского».

Советы безымянной русской читательницы выглядят немного странно, поскольку тут смешаны разнопорядковые литературные памятники. В «Холмсиане» ужасы встречаются не столь уж часто – наверное, дама имела в виду прежде всего «Собаку Баскервилей». Декадентский роман «Сад пыток» сочетает в себе поэтику ужасного и терпкую эротику, он пронизан невероятной эстетизацией смерти, характерной для культуры «конца века». О Достоевском, наверное, в таком контексте подробно говорить вообще не стоит… Но вот «Призрак Оперы», который к моменту выхода в свет журнала принадлежал к литературным новинкам и который знаменитый немецкий культуролог Вальтер Беньямин назвал «одним из великих романов о девятнадцатом столетии», и впрямь воспринимается как классика того явления в литературе и искусстве, которое принято теперь именовать словом «хоррор».

Соответствующие мотивы с завидной регулярностью встречаются в творчестве Леру. Их отсутствие скорее воспринимается как исключение, подтверждающее правило. Причем речь здесь идет как об особенности индивидуального стиля писателя, так и о феномене своей эпохи. Как писал историк Альбер Сорель, «будучи изгнанным отовсюду, страх лезет во все щели, ширится и множится – подобно отражениям в комнате зеркал». Кстати, упоминание о комнате зеркал возвращает нас к «Призраку Оперы»: одним из самых впечатляющих эпизодов романа становится устроенная Эриком в подземелье камера пыток с ее хитроумной системой зеркал – по мнению исследователей, она может быть навеяна впечатлениями от Дворца миражей, сооруженного по проекту Ипполита Шарпантье для парижской Всемирной выставки 1900 года.

В целом интерес к смерти, причем в ее зрелищно-натуралистическом варианте, был характерен для «рубежа двух столетий» и получил свое отражение в деятельности театра «Гран Гиньоль».

Открывшийся в 1896 году стараниями Оскара Метенье, три года спустя он стал «специализироваться» на макабрическом репертуаре, а ведущую роль в нем играл писатель и драматург Андре де Лорд. В своих пьесах Лорд развивал уроки Эдгара По и видел свою задачу в том, чтобы напугать зрителя, который внутренне к этому стремится: «…у себя дома, в своей конторе, на улице они всячески избегают ужасного… а вечером, приходя в театр, стремятся насладиться испугом». Достаточно упомянуть пьесу «Система доктора Смоля и профессора Перро» (1903, по переведенной Шарлем Бодлером новелле По): речь здесь идет о психиатрической лечебнице, всю власть в которой захватили сами сумасшедшие. В знаменитой финальной сцене (она отсутствует в рассказе) зрители имеют возможность лицезреть изуродованный, с изрезанным бритвой лицом труп директора клиники, убитого взбунтовавшимися пациентами.

Про себя Лорд писал следующее: «Я пишу жуткие пьесы, но при этом отличаюсь веселым нравом – во всяком случае, так говорят». Думается, сказанное в полной мере относится и к Гастону Леру.

Кроме того, интерес к разного рода кошмарным происшествиям всячески раздувался в периодической печати, к которой, как мы помним, Леру имел самое непосредственное отношение. Не проходило и дня, чтобы газеты не сообщили об очередном леденящем душу убийстве.

Интересно, что как в «Тайне Желтой комнаты», так и в «Аромате дамы в черном» настойчиво упоминается жуткая история о расчлененном трупе женщины с парижской улицы Оберкампф. Как сообщает Леру, то было самое первое журналистское расследование Рультабийля, который «принес главному редактору газеты “Эпок” левую ступню, отсутствовавшую в корзине, где были найдены зловещие останки. Эту ступню, которую полиция безуспешно искала целую неделю, он нашел в сточной канаве, куда никто даже не удосужился заглянуть». Именно эта зловещая находка и обеспечила любимому персонажу Леру место в редакции «Эпок». У читателя может возникнуть вопрос, нет ли во всей этой истории некоей автобиографической составляющей.

Улица Оберкампф во времена Леру являлась индустриальным, нездоровым и неблагополучным районом столицы, соседствовавшим с совсем уж «деревенскими» кварталами Бельвиля и Менильмонтана. Однако нам не удалось обнаружить в прессе «прекрасной эпохи» конкретного расследования, которое было бы связано с подобного рода делом. Не исключено, что Леру в данном случае просто фантазирует, хотя и имеет при этом в виду великое множество разнообразных преступлений той поры, где фигурирует расчлененный труп (подобного рода трагедии происходили в Париже, Тулузе, Марселе и других городах Франции). Очевидно, первым из них можно считать так называемое «дело Бийуар», относящееся к ноябрю 1876 года.