Кирилл Чекалов - Популярно о популярной литературе. Гастон Леру и массовое чтение во Франции в период «прекрасной эпохи» [litres]

Конечно, русского читателя не может не заинтересовать изображение в романе Николая II. Образ русского монарха здесь достаточно традиционен. Он представлен благочестивым, добрым, сострадательным и порядочным, но нерешительным и безвольным человеком; в нем есть что-то детское. Идея Леру заключается в том, что династия Романовых исчерпала себя полностью (иначе обстояло дело в «Рультабийле у царя», где Леру искренне надеялся на модернизацию монархии);

самодержавие сделалось тормозом на пути прогресса. «То, что происходит сейчас, ужасно, но за этим последует нечто новое, не имеющее ничего общего со старым» – эта мораль Великого князя Ивана венчает собой роман. Революция неизбежно требует жертв, а монарх, как и все, должен зарабатывать себе на хлеб в поте лица своего… Странно, что эти нравоучительные сентенции слышатся от Леру через шесть лет после расстрела царской семьи.

По ходу сюжета часто вспоминаются предыдущие поколения русских революционеров – автор отдает дань уважения «воинам-сподвижникам» (Герцен). В частности, Леру добросовестно пересказывает историю с неудачным повешением С. И. Муравьева-Апостола, не забывая привести (с некоторыми купюрами!) его знаменитую реплику: «Проклятая земля, где не умеют ни составить заговора, ни судить, ни вешать». Но тут же, давая волю своей фантазии, повествует о ночном бегстве декабриста из Петропавловской крепости и его жизни среди волков. Кроме того, Леру приводит довольно пространный прозаический перевод двух фрагментов из поэмы Кондратия Рылеева «Наливайко» (1825). Вот цитата из оригинального текста:

Впрочем, настоящее имя автора этих строк в романе закамуфлировано – они приписаны некоему Владимиру Сергеевичу Аслакову, великому поэту и гражданину, чья биография мало напоминает биографию декабриста. Кроме того, можно утверждать почти наверняка, что обширная цитата из Рылеева приводится Леру по роману Александра Дюма «Учитель фехтования» (1840), действие которого, как известно, разворачивается в Санкт-Петербурге и касается декабрьского восстания. Таким образом, Леру не только проводит линию от декабристов к революционерам начала ХХ века, но и подчеркивает свою собственную связь с классикой популярного романа. Ретроспективность, если не архаичность, книги Леру здесь проступает особенно явно.

Что же касается революционеров новой генерации, то в их описании автор романа совершенно беспомощен. Интересно, что каких-либо упоминаний о большевиках и Ленине автор романа старательно избегает (кстати, «Матен» впервые написала об Ильиче лишь в 1916 году, да и то вскользь). Зато в «Черных невестах» имеется эпизод сходки на полузаброшенном заводе (похоже, перед нами парафраз «Рультабийля у царя», где главный герой в подобном же месте чуть было не распрощался с жизнью): совершенно иконописные крестьяне в тулупах и лаптях внимают пламенным речам студента. Студент этот выражается чрезвычайно литературно. Точнее сказать, он оглашает – в порядке революционной агитации – опять-таки прозаический перевод стихотворения Алексея Хомякова «России» (1839). Речь идет о достаточно широко растиражированной во французских источниках цитате, которую Леру мог почерпнуть как в одном из парижских журналов, так и в книге Ашиля Галле де Кюльтюра «Царь Николай и Святая Россия» (1855). Вот как звучат эти строки в оригинале:

При этом заметно стремление автора романа выпятить на первый план сентиментальную составляющую интриги и свести к минимуму подробности, связанные с деятельностью и личностью Григория Распутина. По-видимому, именно в этом отношении Леру чувствовал себя особенно неуверенно. Хотя в его распоряжении имелось немало источников. Трудно поверить, например, что он не читал статью посла Франции в России Мориса Палеолога «Царская Россия в период Первой мировой войны», опубликованную журналом «Ревю де дё монд» в мае 1921 года. Он мог пользоваться и изданным в том же году французским переводом книги английского писателя и журналиста Уильяма Лекё «Необычайная история Распутина», да и многими другими материалами.

В романе Распутин представлен в русле вполне традиционных для того (и не только того) времени интерпретаций – как «темный авантюрист» (по словам В. Чернова) и злой гений царской семьи. Портрет старца выписан в духе весьма детально проработанной писателем в своих предыдущих романах риторики демонического:

Огонь, сверкавший в очах его, словно озарял всё его существо. Лик его был исполнен тиранической воли и злобы, которым, казалось, ничто не в силах противостоять. Какая-то особенная красота заключалась в исходившем от него чудовищном сияньи, сжигавшем всё кругом – дýши и телá.

При этом различные эпизоды, относящиеся к деятельности старца, прописаны с разной степенью детализации. Леру довольно подробно пишет о целительских способностях Распутина (эпизод с кровотечением у цесаревича Алексея) и о собраниях хлыстов, менее детально – о пресловутом «банном разврате» и уж совсем мельком – об убийстве старца (оно разворачивается «за сценой»).

И это обстоятельство заставляет задуматься. Ведь как раз кровавые события декабря 1916 года могли бы стать поводом к написанию увлекательного, с мистическим оттенком исторического детектива – с отравлением, переодеваниями и «зловонным трупом» [попытка такого рода не так давно была предпринята В. Л. Телицыным в почти целиком сотканной из документальных цитат книге «Распутин. Необычайная жизнь и удивительная смерть старца» (2015)]. Да и охотно эксплуатируемый различными авторами мотив неоднократного возвращения к жизни уже, казалось бы, мертвого Распутина мог бы заинтересовать автора «Человека, вернувшегося издалека». Но – увы… Всему этому Леру предпочитает клише сентиментального романа – с любовным треугольником, дуэлью и уже упомянутой любовной идиллией.